Послепасхальное уныние: когда Христос Воскрес не для нас

Протоиерей Алексий Уминский

– Христос Воскресе! – Воистину воскресе!

Собственно говоря, на этом можно было бы сегодняшнюю беседу сразу и заканчивать, потому что и так всем радостно и понятно, что Пасха – это самое главное в жизни верующего человека.

С одной стороны, это так, а с другой стороны, надо еще подумать по-настоящему над вопросом, что главное в нашей жизни? О чем идет речь, когда мы говорим о главном? Как мы переживаем Пасху, чем она для нас является?

Если встретишь своих знакомых, людей нецерковных, которые, может быть, и считают себя верующими и даже православными, и спросишь: «Какой самый главный день в году?», в ответ услышишь: «Новый год, конечно же».

Непонятно, почему вдруг Новый год, ведь ничего, на самом деле, тогда не происходит, ничего не меняется. Но желание перемен, обновления, желание того, чтобы наконец-то в твоей жизни что-то поменялось в лучшую сторону, делает этот день для человека днем надежд, каких-то особенных, вполне мистических переживаний.

Человек не может это сформулировать, глубоко отрефлексировать, но все это им понимается именно так. Итак, главный день – Новый год. И это имитация праздника, веселья, радости, которая заключается в фейерверках, в поедании салата, и так далее, и тому подобное.

Потом – в очень сильном похмелье и опустошении. Опустошении и депрессии, потому что постновогодние дни, как известно, – наиболее депрессивные в нашем отечестве. Это связано, в том числе, и с погодой, но еще и с несостоявшимся праздником, с несостоявшимися надеждами. Ничего не поменялось. А надежда осталась.

Желание радости, надежды, обновления – присуще человеку онтологически. Человек не может без этого жить. Для нас праздник Пасхи – это тот же Новый год, но только вполне осознанный, вполне воспринятый нами. Праздник, к которому мы готовимся, к которому долго идем и который является для нас разрешением очень многого. В том числе того, что бы мы хотели, чтобы произошло и с нами, и в мире.

Вот эксапостиларий к Фоминой неделе, Антипасхе: «Днесь весна благоухает, и новая тварь веселится и радуется». Новая тварь – новый человек. Кто во Христе, тот новая тварь. И потрясает это своим глубоким смыслом, своим евангельским переживанием: Антипасха – другая Пасха. Слово «анти» воспринимается для нас, как что-то противоположное тому, что есть на самом деле. Очень многие христиане не могут для себя объяснить, что значит это «Антипасха». Почему вдруг Антипасха? Что тут Пасхе противоречит?

Ничего не противоречит, и приставка «анти» в данном случае значит не «контрпасха», а «вместо Пасхи».

Дело в том, что то, что было Пасхой для всех апостолов, – для Фомы Пасхой не стало. Антипасха – это его Пасха, другая, вместо той самой Пасхи, которую он не пережил вместе с апостолами, потому что он не видел воскресшего Христа, потому что не поверил.

И здесь возникает вопрос: а почему не поверил? Ведь, на самом деле, и апостолы сначала не поверили, когда им возвестили жены-мироносицы. Об этом говорится в Евангелии: пришли жены-мироносицы, говорят: «Христос воскрес!». Но апостолы им не поверили.

Тогда побежали Петр и Иоанн ко гробу, и тогда к неверующим апостолам пришли Лука и Клеопа, которые тоже не верили в это. Они говорили: «Но и некоторые женщины из наших изумили нас: они были рано у гроба и не нашли тела Его» (Лк. 24:22-23). Все апостолы проявили себя, в общем, одинаково.

Почему те люди, которые так были близки ко Христу, которые слышали Его пророчества, не верят в самое главное? Здесь по-разному можно рассуждать, и один из возможных ответов: – это действительно страх поверить. В это поверить очень страшно, в то, что Христос воскрес, особенно после того, как все апостолы оказались ненадежными, робкими учениками.

Каждый из них, наверняка, как и Петр, переживал свое предательство, свой испуг. Они сидели, собравшись в комнате, за закрытыми дверями, за закрытыми окнами, и очень боялись.

Во-первых, вполне возможно, что они боялись самих себя. Боялись того, что с ними случилось, что их вера оказалась такой ненадежной. Их человеческая преданность потерпела полный крах: они не смогли быть со Христом до конца, со своим любимым Учителем.

Они не смогли пройти с Ним этот путь. Они, как люди, оказались очень недостойными, очень ненадежными. И вот это переживание своей ненадежности на фоне того, что, как говорят, что Он жив, – это очень и неприятное чувство: «Как же так, как же мы оказались такими?»

Второе, они боялись и за свою собственную жизнь: раз убили Учителя, значит, будут репрессии на учеников. Они оказались в очень подавленном, страшном состоянии. С одной стороны, подавленность личного предательства, с другой стороны, подавленность от страха грядущих бед, которые на них могут обрушиться. Понятно, что они не выдержат сейчас никакого гонения, никакого ареста, потому что деморализованы.

И слова женщин, которые пытаются их убедить в том, что Христос все-таки жив, не являются для них убедительными, потому что страх слишком сковал их сердца. Они настолько погружены в самих себя, настолько действительно деморализованы, что даже слово о Воскресении не может ими восприниматься адекватно, они не могут его услышать, принять, потому что ничто на это в них не отзывается.

И когда Сам Христос к ним является, они слышат Его слова: «Мир вам» (Лк 24:36), видно, что у этих апостолов нет никакого мира, что они совершенно в немирном, разрушенном состоянии. И Христос подает им Свой мир, дает им Духа Святого, укрепляющего их чувства, и тогда только апостолы начинают радоваться.

Радоваться, что все прошло, что тот кошмар, который был до этого, кончился, что действительно их Учитель жив. А это значит, что, несмотря ни на что – на гвозди, на крест, распятие, на погребение – всего этого нет. Как хорошо, что все кончилось! И так благополучно, и так нормально все кончилось, что вот опять их Учитель жив.

Это значит, что Он к ним пришел, Он их опять принял к Себе, и теперь с ними все в порядке. Он воскрес – и значит, теперь опять все будет хорошо.

И вот сейчас я перехожу к нам. К нашему переживанию Пасхи. После долгого поста, после всех его искушений и тяжестей мы приближаемся к Пасхе в надежде, что с Пасхой все тяжелое и плохое, как эта мрачная зимне-весенняя русская погода, должно будет отойти. Сейчас будет благоухать весна, а мы будем веселиться и радоваться, потому что все прошло. Все, что было – все прошло, и сейчас Новый год. И тут-то мы оказываемся так похожими на наших друзей, близких и родственников, для которых Новый год – главный праздник. Праздник несостоявшейся мечты, надежды, не сбывающейся никогда, потому что ничего не меняется. На самом деле, Христос воскрес, а мир остался прежним. Если мы остались прежними, то остался прежним и мир.

Апостолы так обрадовались, что Христос воскрес, что, собственно говоря, все теперь хорошо, все эти ужасы, страхи, беды, которые стояли за их спиной, благополучно ушли! Даже ответственность за побег, за предательство в данный момент уже не так над ними довлеет, потому что Он рядом с ними, Он их посылает на проповедь: «Идите, научите» (Мф. 28:19). Правда, они никуда не идут. Они сидят за затворенными дверями и радуются своей маленькой пасхальной радостью, которая принадлежит этому небольшому кругу людей. Христос воскрес – и нам здесь хорошо. У нас двери закрыты, окна закрыты. Мы-то знаем, что все в порядке.

И туда приходит апостол Фома, которому другие апостолы говорят: «Христос воскрес». А он отвечает: «Нет, не могу поверить», – так, как они не могли поверить в свое время, пока Он не явился им. «Мы видели его, – говорят они – Он ел с нами, пил, ел мед и рыбу печеную». А он повторяет: «Не поверю».

Что, казалось бы, мешало Фоме поверить при таком количестве свидетелей? Много чего мешало. Именно то, что мешает очень многим людям и сейчас верить в наши слова о воскресении Христовом: «А вдруг это призрак? А вдруг у вас была коллективная галлюцинация? А что, почему нет?»

Я недавно видел видео психологического эксперимента. Приходит психолог в группу детского сада и приносит две пирамидки белого цвета и одну черного и говорит: «Петя, Вася и Оля, давайте сейчас договоримся, что когда придет мальчик Александр, мы ему скажем, что все пирамидки белые».

Приходит новый мальчик, и психолог спрашивает у детей, с которыми договорился: «Какого цвета пирамидки?» Они отвечают: «Все белые». Спрашивает у нового мальчика: «Какого цвета пирамидки?». Тот отвечает: «Все белые». Тогда психолог предлагает ему: «Возьми черную», – мальчик берет. «Почему же ты сказал, что все белые?» Он не знает, что сказать, отвечает: «Так показалось».

И так несколько раз: все дети начинают принимать «правила»… Ну, кроме одного очень серьезного мальчика, который когда услышал, что все белые, притом, что он видит, что одна черная, встал в боевую позицию и сказал: «Две белые, одна черная», – то есть он уже вступил в бой за правду.

Тот же самый эксперимент был проделан с 20-летними студентами, которые делают все ровно то же самое. Коллективное сознание, коллективный опыт – очень сильный. Поэтому вопрос о таких вещах вполне уместен.

Апостол Фома может и хочет поверить в Воскресение, но очень боится быть обманутым. Причем апостол Фома был почти как апостол Петр. Апостол Петр сказал такие слова: «С Тобою я готов и в темницу и на смерть идти» (Лк. 22:33).

А апостол Фома, когда Христос шел воскрешать чертверодневно умершего Лазаря, думая о том, что Христос в Иерусалиме пострадает, сказал: «Пойдем и мы умрем с Ним» (Ин. 11:16). То есть у апостола Фомы была внутренняя готовность быть верным до конца. И он тоже эту верность не выдержал, не сохранил – ушел вместе со всеми.

Так вот, интересно, что апостол Фома не принимает свидетельства о воскресении Христовом. Не принимает этой маленькой собственной радости апостолов, которая говорит о том, что все теперь в порядке, все теперь хорошо, что уже ничего страшного не будет, что уже теперь, раз Христос воскрес, все эти ужасы, гадости, пытки, все страшное – в прошлом. Они уже не боятся, потому что раз Он воскрес – все, Он победитель. Он воскрес. Но двери-то закрыты. Окна-то закрыты. Никуда они не пошли. На проповедь их послали, а они никуда не пошли.

И оказалось, что апостолу Фоме такого свидетельства о воскресении мало, и он говорит очень дерзкие вещи: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю». (Ин. 20:25). Это самый достоверный опыт познания – через осязание. Казалось бы, ну как к Богу можно обращаться такими словами? Ну как можно требовать от Христа подобные вещи?

И вот что поразительно. Христос приходит как раз на девятый день к Фоме, и апостолы видят то, что, скорее всего, они не заметили в первый раз: Христос воскрес, а раны остались. Христос воскрес, но Христовы страдания зияют на Его воскресшем теле. Его тело не залечилось, не стало сильным и здоровым – ничего подобного.

И Он говорит: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие. Да, пожалуйста, вложи свой перст вот в эти раны. Коснись этих ран. Коснись этого прободенного ребра. И не будь неверующим, но верующим» (Ин. 20: 27-29).

Фома отвечает: «Господь мой и Бог мой!» – впервые такое свидетельство, когда Христос назван Богом. Не просто Сыном Божиим, как то говорил апостол Петр: «Ты – Христос, Сын Бога Живого» (Мф. 16: 15-16), потому что вот это выражение «сын Бога», «сын Божий» – вполне употребимо по отношению к верующему иудею, к верующему человеку.

Христос говорит своим оппонентам, когда они заявляют: «Что ж Ты себя Сыном Божиим называешь?» следующее: «Но разве не сказано в вашем Писании, что все вы сыны Божии? Разве не сказано в Писании «Из Египта воззвал Я сына своего», – называя сыном весь народ израильский?»

И иудеи говорят Христу: «Мы не от любодеяния рождены, единого отца имеем – Бога». Поэтому это выражение «Сын Божий» может толковаться, может иметь разные коннотации. Может наполняться то одним смыслом – вот таким общим, то конкретным.

А здесь свидетельство: «Ты – Бог. Ты – Господь. Ты – истинный Бог», – которое звучит от Фомы, потому что Фома не признает воскресение Христа как успокоение. Фома не признает воскресение Христа как избавление от ответственности за прожитое. Он не признает воскресение Христа как изменение к лучшему, потому что Христос воскресает в ранах, в язвах воскресает. А это понятно, что если твой Учитель воскрес для тебя таким, то и путь за твоим учителем будет таким же.

И здесь очень важно понять, кто мы-то, собственно говоря, когда мы воскресение Христово празднуем. «Воскресение Христово видевше, поклонимся Господу нашему Иисусу Христу» – что это значит для нас? Какое отношение мы имеем к Фоме? Самое прямое. Тело ломимое, Кровь изливаемая, которыми мы причащаемся, целуя чашу потом, как ребро Спасителя – все это ведь имеет абсолютно прямое отношение к нам.

Не всегда наше участие в Таинстве Причащения осознается нами правильно и глубоко. Для кого-то это исцеление души и тела – то есть избавление от некоторых проблем душевно-телесных. Для кого-то это наполнение энергией, потому что вот я причащаюсь, у меня должны быть силы. Для кого-то это очищение и прощение грехов. Для кого-то это разные вещи нашей религиозной функциональности.

Мы очень часто воспринимаем причащение Святых Христовых Тайн для себя, как возможность разрешения наших проблем, освящения нашей жизни, приобщения к Божественной благодати и, в том числе, как наше личное, частное благочестивое дело.

А вот если по-другому посмотреть и почувствовать, и подойти, как Фома, тогда Чаша, которой мы причащаемся, – Чаша страданий Христовых и Его воскресения – должна для нас быть иным, по-другому осмысляться как способ нашего богообщения.

Как это осмысляется Фомой? Апостолы сидят и никуда не идут, они хотят сохранить свою маленькую радость воскресения Христова, свою маленькую Пасху, для самих себя. Их словам Фома не верит, а это значит, что их словам не поверит никто, когда они выйдут из этой горницы и скажут: «Христос-то воскрес!»

А слова их не имеют никакой силы, потому что воскресение Христа оказалось для всех для них личной маленькой частной радостью, которая наконец-то избавляет их от определенных сложностей в этой жизни. Как и мы подходим после поста, после долгих исповедей, после каких-то постовых искушений: вот сейчас Пасха – и наконец-то можно сесть за стол. Наконец-то можно расслабиться от всего этого тяжелого периода. Наконец…

И мы очень быстро расслабляемся. У нас происходит примерно то же самое похмелье. И то же опустошение, как у людей после Нового года. Мы после Пасхи часто не можем себя собрать, и состояние христиан, впадающих в уныние на второй-третьей неделе после Пасхи, мало чем отличается от того уныния, которое бродит в посленовогодний период.

Христиане не могут понять себя. За такой короткий период – радость, Светлая неделя, Христово воскресение… А где же это все внутри себя? А этого ничего нет, это куда-то все ушло. И радость ушла, и уже на эту пасху с куличом смотреть ты не можешь, потому что не радует. В Церковь ты приходишь – и тебе тяжеловато уже молиться: то, что ты сделал во время поста, воспринимается тобой уже как тяжелый труд. Ты сокращаешь правила, что-то еще себе потихонечку позволяешь.

Почему с нами это происходит? Почему Пасха Христова не является такой радостью, которая бы могла что-то не просто в нас самих поменять, но и поменять что-то вокруг нас? И почему Пасха Христова – это такое частное христианское дело, почти квартирник, почти что Новый год?

Наверное, потому, что мы не понимаем того, что Христос воскрес с прободенными руками, сохранив Свои раны. Эти раны для нас есть источник нашей жизни.

И когда мы приобщаемся Святой Чаши Христовой, ища в ней себе некоего духовного удовлетворения, уверенности, благополучия, утверждения самих себя, то мы, наверное, не туда идем.

Ну как же можно подойти к Чаше, где Кровь распятого Бога, где Его прободенное Тело и язвы? Как ты хочешь, чтобы с тобой случилось, если ты причащаешься распятого Христа? Можешь ли ты от этой Чаши искать себе благополучие? Можешь ли ты от этой Чаши ждать того, что в твоей жизни все будет хорошо? Что в твоей жизни ничто не изменится в сторону Христа? И в сторону Креста? И в сторону Голгофы? И в сторону гроба Господня? Готов ли ты к язвам коснуться и остаться в своем надежном уверенном состоянии?

Апостолы после этого для себя очень многое поняли. Судьба каждого из них такова, что эти раны Христа они стали носить на своем теле. «Аз язвы Господа моего на теле моем ношу» (Гал.6:17), – сказал апостол Павел. Это потому, что Христос воскрес. Это потому, что апостол Павел вот так прикоснулся воскресшего Христа. Вот так для него было это воскресение, что он стал эти язвы на теле своем носить, подобно апостолу Фоме, который язвы Христовы на тело свое воспринял. И это касается всех других апостолов.

Никто из них не закончил свою жизнь благополучно, каждому из них была дарована возможность носить язвы Господа на своем теле, пройти через свою Голгофу и встретить свое воскресение.

Поэтому и приобщение Святых Христовых Тайн каждого христианина призывает к тому, чтобы он возвещал воскресение Христово не подобно апостолам за закрытыми дверями, а подобно апостолу Фоме, который касается Его язв. Потому что тогда твоя Пасха становится постоянным твоим воскресением, постоянным твоим преображением, постоянным твоим прикосновением ко Христу воскресшему. Вот ты касаешься Христа воскресшего – и ты Им живешь. Ты не берешь у Бога себе часть божественного, а берешь себе в друзья Самого Бога.

Ведь чаще всего мы хотим не Бога, а Божьего, а отдаем Ему не нас, а наше. Так очень удобно. Дай мне мое, а я Тебе дам мое. А Господь говорит, как блудному сыну, как старшему сыну: «Сын, все мое – твое». (Лк. 15:31). И вот это «все Мое – твое» – это и есть Чаша Христова воскресения, которой мы приобщаемся. К которой мы подходим с тем, чтобы жизнь Христова была в нас, но эта жизнь Христа распятого, с прободенными руками, с ранами Его тела, и – воскресшего Христа.

Поэтому взять в этой Чаше можно все – или ничего. Быть готовым причащаться Христовых Тайн и быть готовым к воскресению Христову. И тогда понимаешь, что, радость, которую тебе дает Христос, «Се бо прииде крестом радость всему миру», она заключается именно в этом.

Почему нам Священное Писание все время говорит, чтобы мы радовались? Чего, собственно говоря, радоваться-то? И где ее, эту радость, взять-то? А об этом говорит: «Всегда радуйтеся, непрестанно молитеся, о всем благодарите – сия бо есть о вас воля Божия». Воля Божия, чтобы мы все время радовались, непрестанно молились и за все благодарили. Это очень сложно и тяжело. Ну, как молиться – мы же знаем, как это тяжело! Так же тяжело радоваться. Так же тяжело за все благодарить. Но это подвиг, к которому человек должен себя уготовить. Человек, который пытается благодарить, он, конечно же, будет радоваться.

Если каждый из нас попробует в конце дня вместо длинной молитвы о перечислении всех грехов, вспомнить свой день, сказать Богу простые слова: «Господи, я Тебя благодарю за то, что сегодня была хорошая погода; за то, что я сегодня не опоздал на работу…» – и так далее. Важно найти в своей жизни простые вещи, на которые мы не обращаем внимания, потому что мы, вообще-то, не умеем Бога благодарить. И не ищем возможности.

Мы благодарим Бога, когда у нас случаются какие-то неожиданные для нас вещи: «Ну, Господи, помоги! Ну, Господи, помоги! Ой, слава тебе, Господи!» – и тут же забыли. А благодарить – это значит все время чувствовать, что Господь рядом с тобой. Тогда это чувство благодарности к Богу делает человека удивительным.

Недавно мне пришлось быть в одной семье, причащать маму и ее 4-летнего ребенка, который уже давно находится в коме, потому что у него рак. Прекрасная семья, замечательные благочестивые христиане.

И вот случилась беда. И мне эта мать вдруг такие удивительные слова говорит: «Я так благодарна Богу, и если бы у меня была сейчас возможность все поменять, я бы не поменяла, я бы все это так и приняла, потому что я вдруг так близко узнала Бога, как не знала никогда».

Она ран коснулась, понимаете. Она коснулась Воскресшего, и ей не страшно, она перестала бояться, и она способна благодарить в этой ситуации. В той ситуации, когда обычный человек не может благодарить.

Мы-то все время от этого отстраняемся. Нам очень страшно коснуться Христовых ран. Нам очень боязно подойти к воскресшему Спасителю. Не к Тому, который так красиво на иконе изображен весь в сиянии с флагом в одной руке, еще с чем-то в другой – а вот к Такому, к Которому Фома пришел.

Оказывается, когда человек способен Такого коснуться, его радость уже не может покинуть, что бы с ним ни произошло, какая бы жуткая трагедия и беда в его жизни ни случилась. Потому что он вдруг не испугался по-настоящему принять Бога в свою жизнь. Не испугался открыть Ему дверь в этот самый тяжелейший момент своей жизни.

И вот эта мама говорит: «Я благодарю Бога за все, что есть, за каждый день, за каждую минуту. Мы сейчас сидим с Матвейчиком, он все слышит, на все реагирует, но просто уже не просыпается».

Если мы просто попробуем каждый день найти хоть маленькое слово благодарности за конкретную вещь, за самое простое – за то, что Господь дал нам возможность в этот день с кем-то хотя бы не поругаться, а уж если с кем-то улыбнуться, то вообще замечательно.

И каждый день, когда мы начинаем благодарить, эта благодарность обязательно родит в человеке чувство покаяния, родит чувство молитвы, потому что когда человек начинает благодарить Бога, он понимает, что таких простых вещей, он, в общем-то, не достоин. Потому что Бог ему все это послал, а он в этот день был вот таким, таким, таким и таким.

И не надо тогда читать последней молитвы, потому что тут сразу все встает на свои места. Человек вдруг понимает, что он просто Богом настолько любим, что Бог его любит все равно, несмотря ни на что, и сердце, конечно, не может не радоваться от этого. Так эта радость постепенно рождается в людях.

Это подвиг – вот так себя понуждать на благодарность. Это подвиг – себя понуждать на радость. И это есть подвиг касания Христа, потому что мы даем возможность Богу войти в нашу жизнь по-настоящему, и увидеть, что Бога можно благодарить за все. И что с Богом не страшно, что Бог дает тебе возможность коснуться Его ран, и это для тебя оказывается так важно, что ты без этого не можешь жить.

Тогда ты идешь причащаться Святых Христовых Таин. И эта радость, благодать, и мир, которые получили апостолы, являются твоим внутренним содержанием. Потому что ты причастился воскресшего Христа, и Воскресение Христово тебя делает немного иным, пока незаметно. Но вдруг это Воскресение Христово в тебе начинает так распространяться, что и другой человек оказывается способным от тебя чем-то вот этим, воскресным, зажечься.

И постепенно понемножечку ты начинаешь свет Воскресения вокруг себя распространять, нести его всем, потому что это оказывается не твоим личным делом. Как и причастие – оказывается не твоим личным делом благочестия, а делом твоей жизни, делом твоей веры, делом твоего общения с Богом.

Тогда ты не просто говоришь «Христос Воскресе!» и яичко бьешь в ответ на другое яичко, а просто это вылетает из тебя, как главные слова твоей жизни. И уже ни Новый год, ни пост, и ничто тебя со Христом не разлучает, потому что ты всегда живешь этим и переживаешь горче всякого горя, когда вдруг Христос от тебя за что-то куда-то отступает, и меркнет этот воскресный свет.

Важно понять, что для нас Воскресение Христово, как мы к нему относимся. Хорошо бы, если бы относились, как апостол Фома. Я вспоминаю слова, которые читаются каждый год на Пасху, Евангелие от Иоанна, каждый раз вроде такой знакомый текст, такие знакомые евангельские слова о том, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог…». В этот раз мне как-то особенно пронзительно коснулись слова «И свет во тьме светит, и тьма его не объяла» (Ин. 1:5).

Я совершенно неожиданно для себя вспомнил рассказ Виктора Драгунского про маленького мальчика, у которого в спичечной коробочке жил светлячок. Для этого мальчика этот светлячок был самой большой драгоценностью. Я тогда подумал, как было бы хорошо, что идем мы по улице, а навстречу нам идет какой-то другой человек, смотрит на нас и говорит: «Он живой и светится». Так называется этот рассказ Виктора Драгунского про светлячка.