Приход выбирает человека

Протоиерей Константин Островский, Мария Строганова

Протоиерей Константин Островский родился в 1951 году в Москве. В 1974 году окончил Московский институт электронного машиностроения. Работал программистом. В 1978 году принял крещение. Работал алтарником в храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Рукоположен в 1987 году. Два с половиной года служил на Дальнем Востоке. С 1990 года настоятель Успенского храма в Красногорске. Благочинный церквей Красногорского округа. Председатель епархиального отдела по реставрации и строительству. Женат, имеет четверых сыновей. Один из них епископ, двое – священники, служат в Красногорском благочинии.

– Отец Константин, когда я пришла в ваш храм, все мои заготовленные вопросы про общину как-то отпали. Я увидела огромный поток людей, постоянно сменяющих друг друга. Здесь скорее можно говорить о приходе, чем об общине?

– Часто люди говорят об общине, не понимая, о чем они говорят. Вот я несколько лет назад читал в журнале заметку одного дьякона: «Я посетил приходские храмы в Москве: здесь воскресная школа, там клуб милосердия – везде кипит общинная жизнь». Как будто мы не русские люди и не знаем русского языка.

Община – это общая жизнь, и она свойственна не Церкви, а вообще человеческому сообществу. Люди вместе живут, вместе работают в силу семейных, хозяйственных, производственных уз, и если эти люди еще и живут единой религиозной жизнью, то они будут одновременно и церковной общиной.

В каком смысле можно говорить об общине в современном обществе? То, что у нас на приходе постоянно много людей – не главное. У старца Алексея Мечева тоже был большой приход, но была и община, «покаяльная семья» – уникальное явление, связанное с его личными, исключительными духовными дарованиями.

Он действительно был духоносным старцем, у него был особый дар видеть души людей, при этом он был удивительно душевно теплый человек, людям было с ним хорошо. И вот они собрались вокруг него, создалась община; там были и совместное времяпровождение, и кружки, и социальная работа, но центром была личная внутренняя духовная жизнь: молитва, борьба со страстями – под руководством святого старца.

Много таких общин? Я думаю, мало, и всегда было и будет мало. Ставить перед собой задачу создать духовную общину, «покаяльную семью», как на Маросейке, – это безумная гордость или, в лучшем случае, отсутствие духовного опыта. Праведный Алексей Мечев, кстати, такой задачи и не ставил; он, вообще, первые восемь лет служил в пустой церкви.

И это для нас как раз образец: главное дело настоятеля – наладить в храме богослужение. В том числе требы. К ним иногда относятся с пренебрежением, но ведь требы тоже часть церковного богослужения. Помню, когда я служил на Дальнем Востоке, священников было очень мало, а требования начальства большие, порой служили целыми неделями вообще без выходных. Конечно, я очень уставал, поначалу внутренне роптал, но потом как-то подумал: «Что плохого, послужу еще один молебен или панихиду, ведь это же молитва Богу».

Если в храме есть дети, то любой настоятель захочет создать воскресную школу. Но у каждого священника разные способности. Кто-то умеет ярко, интересно рассказывать, кто-то хорошо устраивает паломничества, детские лагеря и так далее. Вот нам послал Бог еще в 90-х годах трех детских музыкальных педагогов. Они создали Детскую церковную музыкальную школу, где сейчас около 350 человек. Не было бы этих педагогов, что же, как-то нарочно создавать, для отчетности? Все должно быть органично – не то, что я придумал, а то, что Бог дал.

Когда люди вместе что-то делают, они естественно общаются. Можно ли это называть общиной? Я не любитель этих терминов. Может быть, я дую на холодное, потому что сам обжёгся. Когда я только пришел на приход, то все закипело, забурлило, началась как раз общинная жизнь, набежало очень много людей, молодежи. Они стали буквально жить на территории храма, и я это поощрял. И большим отрезвлением для меня стало, когда один из лидеров общины вдруг начал колоться, а другой запил.

Это была грозная, но правда жизни, не сюсюканье, какие мы хорошие, как нам вместе хорошо – а правда, что все мы немощные, связанные страстями, находящиеся на грани духовной смерти люди.

Как в больнице важно не то, чтобы на окошках стояли цветы, врач ходил, всем улыбался и говорил: «Вы мои родные умирающие», – а чтобы он их хорошо лечил. Любовь врача проявится в том, что он будет стараться, учиться, повышать квалификацию и каждый день что-то делать, чтобы больные выздоравливали. Я это понял, и теперь на первое место стараюсь ставить не взаимоотношения, а служение.

Вот меня Бог поставил служить, я служу. Бог послал кого-то вместе со мной нести приходское служение, мы вместе несем это служение. Как Христос сказал, когда Матерь Божия и братья хотели к нему пройти, а народ не пускал: «Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь». Можно перефразировать слова Христа и сказать, что, когда кто-то делает со мной единое дело, тот мне брат, и сестра, и мать. Если нужно, давайте называть это общиной.

Но человеческие отношения складываются по-разному, кто-то, может быть, важнейший сотрудник, а отношений близких нет. И здесь нужно действовать, как на войне – стоит одна рота, рядом другая, фронт держат. Я, может быть, с соседним капитаном не приятель, может, я любитель поболтать, а он молчун, но, когда нужно, мы делаем общее дело, помогаем друг другу, жизнью жертвуем друг за друга. Я думаю, что это важнее, чем всякие искусственные мероприятия.

На маленьких приходах община создается естественно. Если на великий праздник на службе всего 40 человек, потом можно вместе с настоятелем сесть, попить чай, все друг друга знают. Но если завтра людей стало 140, разве это повод для огорчения, что же нам теперь разгонять их? Сколько Бог послал – все наши.

Потом, у любого священника есть люди, с которыми он вместе исполняет служение, ведет дела на приходе, а есть просто прихожане, у которых нет дел на приходе. Но что же, чем они хуже? Если человек у нас не работает и денег не получает, а приходит только на литургию, разве это плохо? Почему надо всех затаскивать обязательно, чтобы при храме работали? Если человек может поучаствовать в приходской жизни делами – хорошо, только молитвой – тоже хорошо. И обстоятельства у всех разные.

У нас одно время действовала служба милосердия. Были две девушки, профессиональные медсестры по уходу, и они несли у нас это служение. Потом одна из них ушла в монастырь, другая окончила институт, вышла замуж, и теперь работает детским врачом-дефектологом. Не жалеть же нам теперь, что одна ушла в монастырь, а другая еще больше стала трудиться, только не под нашим флагом, и я не могу это внести в отчётность? Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом, делать то, что ему Бог поручил.

– Насколько близко священник должен общаться с прихожанами? Созваниваться, встречаться или все только в стенах храма? У священника могут быть друзья на приходе?

– Я думаю, все люди разные – у кого-то это складывается естественно, и люди получают пользу. У нас есть второй священник в храме – отец Сергий, ему уже под восемьдесят, очень интеллигентный, обаятельный человек и благочестивый пастырь, прекрасно образованный – художник, архитектор. Духовные чада часто его в гости приглашают. А у кого-то общение с прихожанами может складываться по-иному, но это не значит, что хуже.

Человек должен использовать те дарования, которые ему дал Бог. Вот если Бог дал священнику дар иконописания – он и молитвенник, и служит, исполняет свои священнические обязанности, а в остальное время пишет иконы. Что же, надо обязательно загнать его в миссионеры, чтобы люди спали на его занятиях?

А бывает, наоборот, например, мой младший сын, священник, сейчас настоятель храма, а когда-то у нас служил. Так у него просто дар такой – молодежь к нему слеталась, он часами с ними общался, на лавочке возле храма сидел – главный был катехизатор. Теперь у него приход появился, и он со всей этой общиной, там несколько десятков молодых людей, перешел в новый приход.

Есть у человека такой дар катехизатора, и, слава Богу. Но пытаться с ним соревноваться – смешно: если к отцу такому-то тянется молодёжь, а ко мне нет, надо идти в школу православных лидеров? Не думаю, хотя всякое бывает. Есть вещи, которым вообще невозможно научить, это дары, которые, если есть, человек должен их во славу Божию использовать. А если нет, то нет.

– А дар духовничества есть у любого священника? И можно ли научиться быть духовником, обрести опыт общения с людьми?

– В Церкви на Руси так издревле сложилось, что все приходские священники были духовниками. Само по себе это ни хорошо и ни плохо; важно не изображать из себя старца. Принять исповедь у человека, сознавая свою малоопытность, не лезть с советами, а просто помолиться – для этого не обязательно быть большим подвижником и тем более прозорливым старцем. Дай совет: «Потерпи, помолись, Бог милостив», – не ошибёшься. Совершать таинства, сочувственно выслушивать людей и молиться о них – это отнюдь не маловажно, и это обязанность любого приходского священника.

Но чтобы давать духовные советы, нужно самому иметь духовный опыт, и тогда можно им делиться. Если я думаю, что имею дар давать советы, это уже само по себе опасно, и стоит подумать, почему я так думаю, и кто мне такие мысли внушает. Но вообще долг каждого христианина, не только священника, если к нему обращается человек, делится какой-то проблемой, подумать, что я могу ему подсказать, как помочь.

Нельзя навязывать свою волю – я тебе что-то посоветовал, теперь свято неси послушание. Послушание – тонкий вопрос. Суть послушания, если говорить в общем, состоит в том, что человеку каким-то образом открывается воля Божия, и он её – со скорбью или без скорби – но добровольно исполняет или принимает. Иногда всё сравнительно просто: дети должны слушаться родителей, подчинённые – начальников. В таких случаях старший может, а иногда и должен, требовать исполнения его распоряжений (подробно об этом говорить сейчас не будем).

А вот духовное послушание, когда внешняя обязанность отсутствует, но я верю, что через слово такого-то человека мне возвещается воля Божия – это явление великое и в тоже время опасное. Как настоятелю мне по службе обязаны послушанием все сотрудники и даже прихожане храма. А слушаться моих советов в духовной жизни никто не обязан, и я не должен никому тут ничего навязывать.

Духовное послушание – это великий и трудный дар, причём дар не столько тому, кто говорит, сколько тому, кто слушает. Ещё попробуй понеси этот дар, ещё хочу ли я Божьей воли, а не своей. Воля Божия нередко противоположна нашей воле. Принять волю Божию навсегда и во всём – это прямой и быстрый путь к святости, как у преподобного Досифея. Нам до этого далеко, как от земли до неба.

Но бывает дар поменьше, когда у христианина есть доверие к какому-нибудь священнику, и он чувствует, что нужно, полезно для спасения души слушаться этого священника. Это тоже дар немалый и редкий, который нужно принять и хранить. Для сохранения дара пусть будет поменьше душевных отношений, поменьше «умиления» батюшкой и рассказов ему про свои переживания, поменьше рассказов окружающим о нём, нужно искренне исповедоваться, а получив совет духовника, стараться его исполнить.

Мы же в общении с духовником часто не ищем Божьей воли, а ищем, как нам лучше исполнить свою волю. Я хочу поступить в институт и говорю: «Батюшка, в какой институт поступать мне – в Рыбный или в Высшую школу экономики?» Я надеюсь, что если батюшка мне скажет «в Рыбный», то я в него поступлю. А если я не поступлю даже в Рыбный, то значит батюшка плохой и не духовный. Задавая вопросы своим духовникам, мы, как правило, ищем не спасения души, а успеха в житейских делах.

Есть опасность для духовника принять уважение и любовь со стороны паствы за признак своей духовной одарённости и едва ли не святости. И это искушение не так редко, как может показаться. Младостарчество – болезнь не только каких-то духовных монстров, а очень многих и многих из нас, и я ей не чужд. Здесь, я считаю, большое заблуждение, не только для молодых священников, но и для опытных, думать о себе, что это мои чада, что я их веду, я ими руковожу. Как один батюшка, хороший батюшка, кстати, про одного своего духовного сына сказал: «это овощ с моего огорода». Такое отношение – ошибочно.

Представим житейскую ситуацию: иду я по улице, вижу лежит человек, ногу сломал, чем могу, я должен помочь. Если я сам врач, значит, должен сразу перевязать, шину наложить, первую помощь оказать; если не умею – Скорую помощь вызвать, постоять рядом, пока она приедет. Так и священник – стоит, исповедует, люди приходят с вопросами, куда их отправишь? Надо как-то отвечать. Но, не настаивая, не толкая на какие-то непосильные подвиги, не ломая души людей.

Большая радость, что у нас сейчас изданы и даже переизданы жизнеописания святых старцев – Серафима Саровского, Оптинских отцов и многих других, а также современных подвижников. Но читая эти книги, мы зачастую не учимся смирению, терпению, отсечению своей воли ради воли Божьей. Нам хочется, чтобы батюшка пришел, и стало так тепло-тепло, я ему все рассказала, и вся облилась слезами. И батюшке приятно вести себя, как старец из книжки, – пошутить, по голове два раза постучать: «Ну, что ты, дурочка, так расплакалась, все у тебя будет хорошо. Иди с миром».

Изображать можно все, что угодно, но это не имеет никакого отношения к делу. Серафима Саровского старцем делала не согбенность и не благостный лик, и не знаменитое «Радость моя, Христос воскресе!», а то, что он давал советы не от своего великого духовного опыта, а от Духа Святого, исполнявшего его простую и бесстрастную душу.

Поэтому что касается духовничества, то священник должен смотреть на это как на свое служение и обязанность, и с Божьей помощью нести его. А если он будет думать, что он пастырь, руководитель и чуть ли не спаситель – это дурной знак.

– Какие обязанности у настоятеля, он же распределяет работу алтарников, клира, хора, как это происходит?

– Это больше относится не собственно к церковной жизни, а вообще к разумному руководству – да, должен быть хор, должны быть алтарники. Конечно, надо стараться, чтобы люди могли проявлять инициативу – ставить общие рамки, а в остальном давать свободу. У меня был случай – я шёл по улице, и у меня все время развязывался ботинок, я наклонялся, завязывал потуже, он все равно развязывался. И тогда я понял, что надо распустить шнуровку, а узел туго завязать. Так и в руководстве людьми (в том числе на приходе) – рамки должны быть жёсткими, а в рамках должно быть свободно.

Например, у нас есть хор, я не интересуюсь, что они поют; регенты знают, что я не люблю, когда слишком витиевато, хочу, чтобы все слова были понятны. Для меня лучше всего, когда священник хор не замечает, а то, когда певчие поют слишком красиво или оригинально, это отвлекает от молитвы. Мы общаемся с нашими регентами, их несколько, и они это всё соблюдают, а в остальное я не вникаю – как им нравятся, так и поют.

Или алтарники – задача алтарника, чтобы священник молился и ни о чем не думал. Протянул руку, у него уже в руке кадило. А как алтарник это устраивает – уже его дело, как ему удобно, пускай так и устраивает. И везде должен быть старший. Если алтарников два, один из них должен быть старший, чтобы все было просто и проблемы решаемы.

– А как вы выстраиваете отношения с другими приходами, являясь благочинным церквей Красногорского округа?

– Тоже довольно просто – я от священноначалия получаю указания и их распространяю. Если необходим контроль – контролирую, информацию собираю и опять наверх отправляю. Раз в год по приходам проводятся инспекции, этим занимается специально назначенный священник и бухгалтер.

Такие проверки не досада, а помощь настоятелям и казначеям. Кроме того, всем известно, что эти инспекции с нашего же храма и начинаются – приехали, приходские документы проверили, все ли в порядке. Указания на недочёты принимаю с благодарностью. В мои обязанности входит бывать на каждом приходе раз в год, а реально это бывает чаще. Также общаемся по телефону, электронной почте, если какие-то вопросы возникают. Когда нужно, батюшки ко мне приезжают.

– А сыновья помогают, они уже не служат с вами?

– Старший сын – ректор Коломенской семинарии, епископ. Два других – настоятели в своих храмах. Один сын не принимал сан. До прошлого года младший служил со мной вместе, но так получилось, что нужен был срочно настоятель на новый приход, чтобы храм строить, пришлось его отправить. Так что, я как папа очень рад, что у нас есть общие дела, потому что дети и живут в Красногорске и служат в Красногорском районе. Но они настоятели, и служат в своих храмах, а в других моих делах особо не участвуют.

– Когда я пошла подавать сорокоуст у вас в храме, мне сказали: платите, сколько хотите, у нас нет цен. Это был сюрприз, в Москве – это редкость.

– Не знаю, было и письменное, и устное, многократно повторенное указание ещё Патриарха Алексия II. Отец Всеволод Чаплин об этом тоже в интернете выступал. Это не я придумал, это ещё в конце 80-х годов у отца Дмитрия Смирнова была введено.

Я считаю, что предметы, которые продаются за ящиком, должны иметь цену – книга, подсвечник, икона, так как эти предметы были приобретены за деньги. И человек за ящиком должен получить зарплату, и тот, кто привез товар, должен получать зарплату. Поэтому, естественно, мы должны поставить ценник, и цена должна быть больше, чем та, которую мы заплатили изначально. Впрочем, официально мы это называем «пожертвованием» (тут есть юридические тонкости, не меняющие суть дела).

Но, что касается молитвы, как можно брать деньги за молитву? Молитва или бесценна, или вообще ничего не стоит. Я взял записку и прочитал: «о здравии Марии», – за что здесь брать деньги? Молитву нельзя в деньгах оценивать. Дело любви не может мериться деньгами. Если я считаю, что надо крестить, я должен крестить, независимо от того, какое дали пожертвование. Соответственно, люди, которые стоят за ящиком, как церковные служители, тоже так должны рассуждать.

Но не так должен рассуждать прихожанин. Помню, замечательный был случай, он меня многому научил. У нас есть один большой благотворитель, он вложил в храм огромные деньги. Как-то он пришел и попросил меня молебен отслужить, я отслужил, он мне деньги дает. Я говорю: «Ну, что Вы? Какие деньги?» Он говорит: «Нет, я хочу пожертвовать». И в Ветхом Завете сказано: «Пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками». Но так должен мирянин думать, это его свободная жертва.

Вот в нашем храме я настоятель и священник, а, бывает, просто находясь в паломничестве, пришел в храм, хочется что-то пожертвовать. Действительно, самое удобное – сделать пожертвование за ящиком, а то, помню, я как-то одной бабушке посетовал: «Матушка, сейчас неудобный момент». А она говорит: «Батюшка, а когда вам деньги давать?» Но жертва не должна быть обусловлена никакими просьбами, она должна идти от доброго сердца.

Конечно, храм должен как-то существовать, если никто не будет жертвовать, приходская жизнь окажется под угрозой. Тогда будет, как в тех странах, где православных мало, и батюшка должен работать. Я даже слышал о батюшке в Австрии, он работает дальнобойщиком. И что хорошего? Будем работать дальнобойщиками, а раз в неделю в воскресенье на службу будет собираться 15 человек.

Пусть люди жертвуют столько, сколько могут, бедная вдовица в Евангелии две лепты пожертвовала, а была поставлена в пример. До сих пор не забуду один уникальный случай – пришел в 90-е годы незнакомый человек, и дал 20 тысяч долларов. Это была в те годы такая огромная сумма, что мы полремонта храма на эти деньги сделали. Совершенно незнакомый человек, я его первый раз видел. Конечно, Господь за всякое доброе дело воздаст. Но требовать или даже намекать на пожертвование – в этом есть какая-то ложь.

Мы ведь верующие люди, но вера часто у нас где-то сбоку. А деньги посылает Бог, и если Он хочет послать – не увернешься, если хочет что-то забрать – заберет. Поэтому надо беспокоиться о деле, о самом служении.

Конечно, служение за свободное пожертвование относится напрямую именно к богослужению, а не к материальному производству или к магазину, например. Если бы я был директором, пусть даже православного магазина, я бы – в рамках христианского благочестия – торговал по рыночным законам. Но здесь же не завод и не магазин. Это приход, люди, которые приходят вместе помолиться, совершить таинства.

– А вот на каноне сегодня я видела – огромное количество продуктов люди приносят. Куда это все идет, кому отдается?

– Поначалу, в 90-м году было так – на родительскую субботу гора продуктов, только служба кончается – народ бросается, и начинается свалка. В то время я каждый раз народ останавливал, проповедовал. Теперь уже давно отвыкли, никто не бросается. Все относится на третий этаж, а там сотрудники уже раздают всем, кто просит.

Прихожане знают, что если кто-то сам нуждается или хочет отнести продукты нуждающимся, то он может попросить, и ему обязательно дадут. Моя забота – чтобы не было споров, чтобы это все исчезло без скандалов. Но горы продуктов бывают обычно в родительские субботы. А так всё относится в братскую трапезную.

Ещё у нас есть столовая для бедных, где с часу до трех каждый день кормят всех желающих. Есть у нас межприходская группа молодежи, которая занимается развозом вещей. У них это налажено. Они ездят в разные места, даже за пределы области. Это адресная помощь – многодетные семьи, матери-одиночки и тому подобное. Это наше социальное служение.

– Должно ли быть у прихожан право голоса, в том числе при распределении денежных средств? Вы советуетесь с прихожанами, куда отправить это, куда – то?

– Я постоянно советуюсь с сотрудниками, тем более что сам мало в чём разбираюсь профессионально; я не певец, не педагог, не строитель, не повар, не бухгалтер и так далее. Поэтому я советуюсь с людьми очень часто, но только с теми, кто сам трудится. Вот у нас есть регенты, с ними я советуюсь по вопросам пения – будет архиерейская служба, сколько человек поедет, сколько надо денег платить. Есть воскресная школа – с педагогами советуюсь по воскресной школе. По вопросам бухгалтерии советуюсь с бухгалтером. Понятно, что, если кто-то жертвует приходу большие деньги, есть основания советоваться с благотворителем, как эти деньги разумно употребить.

У нас в благочинии есть группа в интернете – «Добрые дела», ей как раз руководит мой младший сын, отец Павел. Их там человек сто, они совещаются, решают, что нужно, собирают деньги, развозят, отчитываются. Если кто-то хочет пожертвовать деньги или вещи, пусть они советуются с этой группой.

Демократия может быть и хороша, но не в семье. Любовь выше демократии. Когда нужно, тогда надо посоветоваться, особенно со старшими детьми, если они самостоятельные – как и что будем делать. Это, кстати, хорошо воспитывает. Но даже в очень большой семье – ну, максимум 20 детей, а приход гораздо многолюднее, и здесь все должно быть органично – если я хочу получить совет, тогда и надо обращаться за советом к тому, кто может его дать.

– Не бывает у вас на приходе конфликта поколений? У вас очень много бабушек, например, а люди просто с улицы постоянно заходят, кто в чем, как говорится.

– Нет никакого конфликта поколений, потому что все, как на военной службе – 18 лет или 50 лет, вот тебе ружье, иди, воюй. Если человек несет послушание, слава Богу, а молодой ли, или старый – не важно.

Бабушки у нас все просвещённые, знают, что не надо никого обижать. Жалобы бывают очень редко, а когда бывают, я объясняю: «Ну, что делать, куда девать бабушек, выгнать?» «Старого учить, что мертвого лечить», – еще преподобный Лев Оптинский сказал. Поэтому нужно снисходительно относиться.

Сам я вообще стараюсь замечаний насчет внешнего вида не делать, потому что по опыту бывает так, что приходит православная дама вся в платках и юбках, а при этом в жутком духовном состоянии – духовная прелесть и так далее. А какая-нибудь девица, у которой юбка где начинается, там же и заканчивается, оказывается не такой уж распущенной, просто ещё не поняла каких-то вещей. Надо смотреть на внутреннюю сущность человека, если человек будет внутренне исправляться, он и внешне сам не захочет слишком вызывающе одеваться.

Помню, когда я пришел в церковь, мне было 27 лет, и я ходил в каких-то особо дешёвых брюках и в туристических ботинках. Потом мне захотелось надеть православную косоворотку, мама сшила мне ее, и мой мудрый духовный отец ничего мне про это не говорил, вообще ничего. Понятно, что по мере реального воцерковления это все ушло. Одеваться нужно обыкновенно, сливаться со средой, чтобы ни самому об одежде не думать, и никто бы другой не думал, как ты одет.

Забота должна быть о том, чтобы человек воцерковился: отстал от тяжких смертных грехов, начал жить духовной жизнью, участвуя в богослужениях и таинствах и стараясь молиться Богу. А внешнее все само устроится. Конечно, есть общие правила, но они и так передаются от человека к человеку.

Еще есть один момент, почему я вообще на темы внешнего вида и поведения без крайней нужды стараюсь не проповедовать. Так устроена человеческая психика, что если я с амвона скажу, что надо кланяться так-то и так-то, то все внимание будет обращено на это. Все будут заботиться только о том, чтобы, во-первых, я сам кланялся именно так, как сказал, и друг за другом станут следить и указывать. Поэтому я на этот счет вообще ничего не проповедую.

– Когда вы только пришли в церковь, вам что-то казалось необычным именно в приходской жизни?

– Дело в том, что я был человек абсолютно нецерковный до того, как стал алтарником, считанные разы в церковь заходил. Я прочитал у продвинутых каких-то оккультистов, что в церкви все правильно, но никто ничего не понимает, поэтому ничего хорошего не ждал, мне разочаровываться было не в чем. Но при этом мне очень понравилось, я сразу почувствовал себя своим. И я помню, что пришел как раз под Успение, а через день был чин погребения. Я стоял рядом с плащаницей и уже другим алтарникам чуть ли не замечания делал – до того освоился.

При моей полной нецерковности меня поначалу очень выручило то, что я сознательно решил слиться со средой – стал, как разведчик, стараться всё делать, как все. Получалось иногда смешно, потому что я не всегда правильно понимал происходящее, но в принципе, удалось – я растворился в народе. И я помню свое наблюдение, которое сейчас уже не так ярко чувствуется, потому что я привык к церковной жизни, церковь – это иной мир, не то, что лучше или хуже, а просто иной мир.

– Вы как-то выбирали приход?

– Меня просто Бог вел. А что касается обстоятельств, то это можно, как анекдот рассказывать. Я перед тем, как прийти в Церковь, работал в вычислительном центре Минздрава РСФСР – приходил на два часа в день, ничего не делал и уходил, а мне деньги платили. Мне очень нравилось. А тут, как раз вдруг объявили, что надо на работу ходить, это был шок. Я срочно стал искать такое место, чтобы не ходить на работу. Думаю, пойду в церковь. На самом деле, конечно, просто Бог вел. И в Церкви я себя почувствовал на своем месте. Я понял, что это мое, относился с душой, стал священником.

– А как человек выбирает приход, на что он должен обращать внимание? Вообще, на какие-то внешние вещи он должен обращать внимание?

– Я думаю, тут можно сказать, что скорее приход выбирает человека, Бог человека ведет, поэтому во многих случаях это просто некая очевидность, если приход рядом с домом или рядом с работой. Все люди разные, ситуации разные. Кого-то действительно знакомые привели, потому что «батюшка хороший» или «поют здорово». Самое главное, чтобы человек искал Царствие Небесное, он может этого сам не понимать, может так не формулировать, но если это есть, тогда Бог человека видит и его ведет.

У всех происходит по-своему, поэтому какие-то общие советы тут дать невозможно. Чисто по-житейски, понятно, что если храм через дорогу от моего дома, туда, скорее всего, я и пойду. Но учить, что надо обязательно идти в этот храм, не правильно, не мы приводим человека, а Бог.

– Люди часто ищут духовника, то есть прямо специально занимаются поиском. Это правильно?

– Я думаю, что надо всем людям искать Божью волю. Потому что наше спасение как раз и состоит в том, чтобы наша воля слилась с Божьей волей. Замечательно сказал Сент-Экзюпери: «Любить – это значит смотреть не друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении». Вот надо с Богом смотреть в одном направлении, хотеть того, чего хочет Бог, искать Его волю. Если действительно Бог эту жажду внутри человека видит, то найдет, как им руководить. Бывает, что Бог пошлет духовника.

Как я сказал о деньгах, так бы сказал и о духовнике – не увернешься, если Бог что-то посылает. Но если желания нет, то зачем специально искать? Почему надо обязательно ходить к одному батюшке? Я никогда не проповедую, не пропагандирую и стараюсь не обращать внимания, кто у меня или у другого батюшки исповедуется.

Потому что если для спасения души Бог кому-то через священника открывает Свою волю, то оба будут спасаться. А если нет, то что в этом духовничестве? Все должно быть само собой, не надо человеку советовать обязательно найти себе духовника. Если ходит человек в храм, расположился, доверие к батюшке испытывает, пусть к нему и обращается.

Но тут примешивается ещё такая опасная душевность. У нас семьи сейчас слабые, и очень многие женщины чувствуют одиночество и неустроенность. А тут они приходят, стоит мужчина, хорошо выглядит – ряса всякому идет, всякого украшает – не бросается на нее и готов выслушивать, притом с сочувствием, а если он еще при этом присюсюкивает и приятные слова говорит – это просто рай. И женщина находит в общении со священником то, чего не находит у себя дома. А на самом деле священник не должен этого заменять, эта подмена крайне опасна, и для женщины, и для священника.

– Человек только пришел с улицы, он первый раз в храме, он видит огромный приход. К кому ему обратиться – за свечной ящик?

– К кому-то он обратится же. Большинство за свечной ящик обращаются, да.

– Часто человек за ящиком становится практически лицом прихода, нужно, чтобы он мог ответить на огромное количество вопросов – от чисто бытовых: что купить для крещения, – до сложных, догматических?

– К сожалению, – и это относится не только к нашему приходу, – в общецерковном масштабе место за ящиком считается непрестижным. Бабульки стоят, и уже хорошо, важно, чтобы они были честные, верующие, и хотя бы ересь не распространяли. Идеально, конечно, было бы, чтобы миссионерский факультет выпускал таких сотрудников. Это ведь самое место, чтобы там стоял человек богословски образованный, но при этом не навязывал ничего и не занимался учительством.

А так люди обращаются, к кому придется. Видят батюшку – к батюшке обращаются. Я знаю, в некоторых местах есть специальное консультирование для вновь пришедших – дело хорошее. У нас священники дежурят. Хорошо, если можно подготовить мирян, которые будут дежурить, смогут увидеть человека, который вертит головой и не знает, кому задать вопрос. Только здесь есть одна опасность, как у протестантов – бомбардировка любовью. На самом деле все должно быть искренне и просто.

– Бывали ли у вас какие-то чрезвычайные происшествия? Наверняка в каждом приходе есть люди, которые доносы строчат, или все время создают какие-то неудобства?

– Люди, которые все время строчат доносы, не члены прихода, очевидно. Не нужно создавать такие ситуации, чтобы было на что жаловаться, чтобы батюшка бросался на людей, оскорблял, пьянствовал, таких безобразий не должно быть. Сейчас у нас, слава Богу, такого нет, хотя раньше были случаи. И это забота настоятеля, если какие-то такие вещи возникают, отслеживать. Если кто-то увидел что-то плохое, он должен об этом настоятелю сказать. Кстати, у нас были такие споры на приходе.

Приведу пример. Один батюшка очень тихо и очень торопливо читал акафисты, хотя вообще был певчим, голос у него был хороший. Ему сотрудницы говорили, он внимания не обращал, тогда мне сказали, я с ним поговорил. Он страшно обиделся: вот, такие стукачи. Я ему объяснял: «Почему стукачи? Надо быть с людьми в таких отношениях, чтобы они не боялись тебе самому сказать, чтобы им легче было тебе сказать, чем настоятелю. Они тебе хотят хорошего. Я же тебя не обижаю, не наказываю». Он понял.

Само по себе понятие стукачества относится к тем случаям, когда человек причиняет другому зло. При коммунизме, особенно в сталинские времена кто-то решил у кого-то квартиру занять, на соседа настучал. Помните фильм «17 мгновений весны», там Штирлиц пастору, когда еще пастор не знал, что Штирлиц – советский разведчик, говорит: «Неужели, если бы вы видели, что многодетного эсэсовца собираются убить, вы не сообщили бы?» Ему пастор говорит: «Вам я ничего не сообщил бы». Это было СС, конечно, эсэсовцам ничего нельзя было говорить.

Здесь у нас не СС и не КГБ, здесь Церковь, и каждый даже обязан сказать. Другое дело, что у настоятеля должна быть реакция хорошая – отеческая, а не злобная. Если происходят какие-то вопиющие безобразия, надо жаловаться священноначалию, лучше, конечно, обойтись по-домашнему, самим решить и исправить.

– А какие-то проблемы вы сейчас видите на приходе?

– У нас колоссальная проблема – полгода назад состав духовенства сменился буквально наполовину. Жалеть не о чем – три священника ушли резко на повышение, стали настоятелями приходов. Но если из шести трое ушло, а на их место пришел один, то конечно у нас трудности. Поэтому сейчас ждем выпускника из семинарии. Самая наша большая проблема – это кадры.

Еще хотелось бы, чтобы в воскресную школу пришла молодежь руководить хорами. Некоторые наши выпускники поют на клиросе, немного преподают у нас, но чтобы подключиться к работе воскресной школы основательно – пока не получается. У нас школа хоровая, поэтому обязательно раз в месяц все хоры поют на литургии, а также на Пасху и Рождество. Хоры довольно высокого уровня, они архиерейские, патриаршие службы поют, в концертах выступают.

– Вы также являетесь председателем Епархиального отдела по реставрации и строительству, какие здесь проблемы?

– Это административная работа по преимуществу. Производством и проектированием наш отдел не занимается. Основная сфера деятельности: учёт церковной недвижимости, оформление прав, консультации, экспертиза. Сам я не специалист, но руковожу.

Что касается реставрации и строительства, в конце прошлого года митрополит Ювеналий создал «Благотворительный фонд Московской епархии по восстановлению порушенных святынь», в котором я директор. Собираем деньги, уже появились первые заявки, будем финансировать проектные и ремонтно-реставрационные работы в храмах. Фонд не входит в структуру отдела, но, поскольку значительная часть ведущих сотрудников отдела входят в управляющий совет фонда, то это и отдела касается. Постепенно дело налаживается. Специалистов привлекаем – профессионалов-консультантов.

– Бывает такое, что приходит сверху распоряжение, допустим: надо окормлять тюрьму или военную часть. Как вы находите людей, которые именно в этой области хотели бы помогать?

– Тюрем у нас в районе нет. Есть СИЗО, туда батюшки ходят регулярно. У меня есть помощники по этим направлениям. Получаем указания, пишем отчеты, как все. Я ищу не тех, которые хотели бы помогать, я ищу тех, которые согласны помогать. Как-то находим.

А на уровне прихода, я считаю, надо заниматься тем, что идет в руки, точнее сказать – какое Бог даёт дело, его и надо делать. А специально выискивать дела – лишнее. Когда я слышу призыв – ходить по школам и институтам и миссионерствовать, боюсь, не получилась бы антимиссия. Если по человеческому произволу ходить в светские учреждения – только людей раздражать. Когда Бог пошлет, тогда будет польза, а, когда я сам пойду – не жду ничего хорошего.

– А приходские чаепития – хороший опыт или лишний? Зачем они нужны? Вы говорили, когда маленький приход, это легко организовать, а когда большой?

– Тоже легко. Сейчас пойдем, пообедаем, вот и будет чаепитие. Все это естественно. Понятно, сотрудники обедают каждый день, в том числе, и на праздники, с воскресной школой тоже понятно, когда какие-то праздники, тоже им чаепития устраиваем. Бывает у нас с ведущими педагогами примерно раз в неделю, иногда реже, педчай, сидим, обсуждаем какие-то вопросы.

– А могут ли прихожане подойти к Вам и сказать: «Батюшка, мы хотим после службы попить чаю, устройте для нас чай»?

– Я считаю, что нормально было бы подойти и сказать: «Батюшка, мы хотим для кого-то устроить чай».

В действительности, когда очень маленький приход, можно после каждой службы всем вместе и чай пить, и даже обедать. Когда приход большой, это невозможно физически. Но разве это повод для огорчения? Везде свои особенности; если со смирением и благодарностью принимаем волю Божию, то всё служит нам во спасение души.

Вот 29 апреля мы будем отмечать 25-летие прихода. Пригласили батюшек, которые когда-то здесь служили, сотрудников. Широко не объявляем, чтобы не превращать дружескую встречу в официоз, но человек сто всё равно ожидается. Можно назвать это благотворительным мероприятием.

– Вот охватывая эти 25 лет – что изменилось?

– За 25 лет, понятно, многое. Храм не был полностью разрушен, но сильно поврежден. Я был один, народ в некоем смущенном постсоветском состоянии. Были большие трудности поначалу. По милости Божией, снисходя к моим немощам, поскольку я человек городской и ничего руками делать не умею, как-то все само собой очень быстро до уровня стабильной службы довелось.

Если я пришел 12 апреля, то уже в ноябре отопление заработало – это самое главное. Потом было еще очень много разных работ, но служба уже не прерывалась. А потом народ собрался, священники стали прибавляться, воскресная школа с 91-го года началась. И все стало развиваться, так и живем.

http://www.pravmir.ru/protoierey-konstantin-ostrovskiy-ob-obshchine1/#ixzz3Ygd5o6Nq