Рано? Поздно? Вовремя? Норма и не норма в развитии ребенка
Катерина Мурашова
25 октября в школе осознанного родительства «Большая медведица» состоялась
лекция детского и семейного психолога Катерины Мурашовой.
Норма: то ли есть, то ли нет
Задумывались вы об этом или нет, но понятия «норма – не норма» неизбежно влияют на наши родительские стратегии. Ежедневно, ежечасно мы делаем свой выбор: как поступить по отношению к ребенку, в зависимости от того, что мы считаем НОРМАльным для его развития. И это ежедневное принятие решений, глобальный выбор воспитательной стратегии делать было бы не так сложно, если бы не одно НО. В голове мам и пап сегодня звучит слишком много голосов о том, как правильно воспитывать ребенка.
Раньше было принято считать, что к году ребенок должен говорить несколько слов и хотя бы несколько предложений. К году! Это была норма. Более того, большинство детей, которых я видела в начале своей практики, в эту норму действительно вписывались. Действительно, годовалый ребенок говорил: «Мама. Папа. Дать. Пить. Уйди. Хочу». Ребенок в 1,5 года говорил предложениями. Моя собственная дочь в 1,5 года читала простые стихи. Дальше (я же не логопед и за нормой в этом вопросе не следила), ситуация все-таки менялась, и сейчас ко мне приходит масса детей, которые только в два года – в два?! – в два года говорят то же самое: «Мама. Папа. Дать. Пить. Хочу на ючки». Что это? Норма, не норма? Где, что случилось? Дети отупели? Что произошло? Родители перестали с ними заниматься? 25 лет назад занимались, а сейчас перестали?
Сколько-то месяцев задержки речи происходит из-за памперсов. дают памперсы, это известно. Исследования проводились, правда, производители памперсов их задавили. Но не год же! Почему так происходит – понятно: запаздывают контрольные механизмы: ребенок с памперсами не должен вырабатывать этот волевой контроль, раз волевой контроль запаздывает, все остальное тоже запаздывает. Но я не думаю все-таки, что это год.
Дальше, что влияет еще? Что такое норма опять же? С одной стороны, наш мир вроде бы наращивает толерантность, наращивает идею о том, что «пусть расцветают все цветы», «пусть мы все будем учиться у людей с нарушениями развития», – вот оно всё славно и сладко. С другой стороны, мир наращивает скорость и обороты, соответственно, чем быстрее все это движется, тем больше процент детей, «не попадающих». Если раньше букварь проходили в течение года, то теперь этот букварь проходят в течение двух месяцев. Совершенно очевидно, что количество «не попавших» увеличивается.
С одной стороны, мы декларируем все большее и большее принятие инаковости, принятие того, что еще некоторое время назад казалось не нормой. С другой стороны, мы наращиваем темпы, и чем быстрее крутится колесо, тем больше с него слетают. Я не знаю, есть сейчас этот аттракцион или нет, но во времена моего детства был такой аттракцион, он назывался «чертово колесо». Знаете его? На него садятся, и оно начинает раскручиваться. Чем быстрее оно раскручивается, тем больше людей вылетает. Единственный способ на нем остаться до конца аттракциона – это сесть в середину. Единственный человек остается – тот, кто сел в середину. Все остальные при определенном раскручивании вылетают. Так вот, колесо-то раскручивается, и все это видят, все это понимают. Нормы, как таковой, даже медицинской, вроде бы нет, но с другой стороны, все мы понимаем, что она есть. В этом зазоре мы с вами сегодня и попытаемся разобраться.
Что влияет?
Во-первых, влияет то, где ребенок родился. куда он попал? Как жил славянский ребеночек? Все знают? До года в люльке, сверху белая тряпочка, чтобы мухи не кусали, туго запеленутый, ни ручкой, ни ножкой ни шевельнуть, в ротике – тряпочка с маковым жмыхом. Все проходящие качают люльку. То есть до года в трансе и под наркотиками. Это наши традиции, добро пожаловать, Россия встает с колен, можно вернуться.
Как жил африканский ребеночек? Родился, мама его вешает себе вперед или за спину, в два года специальный праздник – ребенка первый раз спускают на землю. Это не юмор, это этнографические традиции, есть работы, которые это изучали, например, прекрасная серия Академии наук – «Этнография детства». До двух лет ребенок был либо на матери, либо на родственниках, либо на этих домах на сваях он ползал по настилам.
Чем объяснялось то, что наш ребеночек лежал в люльке, завернутый и под наркотиками? Просто, чтобы не мешал – он там лежал, и все нормально. Доставали его оттуда несколько раз в день, чтобы покормить, поменять пеленки. Чем объяснялось то, что африканца носили до 2-х лет? Тем, что у них там внизу ползают всякие смертельные гады. Если, например, его выпустить годовалым туда, когда он начинает ползать, то он потянется к какому-нибудь скорпиону ручкой, и – минус один младенец. В два года ему уже что-то можно объяснить, в этот момент его спускают и забывают о нем вообще.
Европейского ребеночка, как раз в это время начинают развивать. Один из безумных кульбитов материнских чувств у нас в России, как раз был связан с тем, что это тайное этнографическое знание про африканских младенцев пошло в массы и дальше там началось! Дело в том, что при таком способе содержания младенцев двухлетний африканский младенец был гораздо более развит, чем ребенок европейский, включая российского. Понятно, почему – его носили, с ним все время разговаривали, он все видел, у него информации гораздо больше. Прослышав про это, славные европейцы, включая поздних СССР-цев и ранних россиян, немедленно повесили себе эти кульки-слинги. Видимо, вообразили себе внизу тарантулов и начали их носить, зарабатывая позвоночные грыжи. Дело в том, что если кто-то когда-то видел, как ходят африканки, то они понимают, что наши так не ходят и не могут, у них совершенно по-другому поставлено все. Бегущего африканца кто-нибудь видел наверняка – наши так не могут. Доносив нашего до двух лет, нашу мать можно уже класть в клинику спинальной хирургии. Африканкам можно, нашим – нет. Но когда и кого это останавливало, вы понимаете? Главное, чтобы ребеночек был счастлив.
Дальше. Народоволец Богораз был народовольцем в конце XIX века, его не расстреляли, не повесили, а сослали в Сибирь. Богораз исследовал этнографию чукчей много-много лет. Это захватывающие работы, написанные хорошим русским языком. Народовольцы вообще были довольно образованные и умеющие думать – те, которые не успели убивать и которых не успели. Он жил и при советской власти, продолжал исследовать и продолжал издаваться.
Он исследовал и этнографию детства, и очень его поражало, насколько чукотские дети ведут себя не так, как дети у современных ему русских. Чукотские дети более дикие, по мнению Богораза, жестокие, могли разрывать на кусочки маленьких зверьков, которых им приносили взрослые специально для этого. Представьте себе, у нас такое – что бы мы подумали? Мы бы подумали про психиатра в первую очередь. Что происходило там? Дети просто готовились к тому, что их дальше ждет. Там взрослые умели зубами оленей своих кастрировать, чтобы вы понимали, на каком уровне все происходит. Дети готовились к тому, что их ждет, они готовились к той жизни. Богоразу тогдашнему и нам теперешним, чем это кажется – нормой, не нормой? Разумеется, не нормой. Но тогда для чукотских детей это была абсолютная норма, и взрослые это воспринимали как норму.
Мы все время должны думать о контексте. У нас есть биология, и нам никуда от нее не деться. И у нас есть процесс очеловечивания, который происходит параллельно с реализацией каких-то биологических программ. Мы все время должны помнить о том, что этот процесс происходит не в джунглях, он происходит в совершенно конкретном контексте – в контексте семьи.
Как затормозить развитие ребенка?
Семья, безусловно, влияет сильнее, чем культурные и национальные обычаи. Есть несколько очень верных способов затормозить раннее развитие ребенка, я бы сказала, практически гарантированных (кроме памперсов, про памперсы мы не говорим). Я сейчас их назову, вы, естественно, их знаете.
Всё делать за ребенка – верный способ затормозить его развитие.
Первый способ – всё делать за ребенка. В последние годы ко мне приходит все больше пятилетних детей, которых кормят с ложки. Почему, зачем, как? Дети интеллектуально сохранные более-менее. Вы понимаете, если до пяти лет кормят с ложки, то какие-то нарушения уже очевидно будут.
Подавать ребенку противоречивые команды.
Я – бывший зоолог, поэтому заранее прошу прощения у аудитории, потому что я не могу никуда от этого деться, это мое прошлое, это моя молодость, поэтому я пример-то приведу оттуда. У моей подруги был пёс, подросток. И она мне говорит: «Собака редкостной тупизны, тупая, дальше просто ехать некуда». Я понаблюдала, я тогда еще не была психологом, я тогда еще была зоологом. Говорю: «А ты слышишь, что ты ему говоришь?» Она говорит: «Что я ему говорю? Что всем, то и ему говорю». Говорит она приблизительно следующее: «Шурик, стоять, стоять, Шурик! Стоять, я сказала! Ну, ладно, иди сюда, ну, что ты? Ну, подойди уже ко мне, в конце концов! Как ты мне надоел! Да, пошел ты отсюда!»
Как вы понимаете, собака устроена гораздо проще, чем ребенок, все-таки собака более примитивная, хотя и говорят, что у взрослых собак интеллект двух-трехлетнего ребенка, у обезьяны – четырехлетнего. Все равно собака гораздо примитивнее, чем ребенок, и у нее просто наставал «коротыш», то есть она переставала вообще что-либо делать. Естественно, и выглядел этот Шурик абсолютным идиотом.
Это было бы смешно, если бы ко мне регулярно не приводили таких детей. У детей это по-другому, они не начинают выглядеть идиотами, у них это выглядит иначе – у них начинают лететь социальные навыки, то есть они боятся всего. Они боятся заговорить. Они не отвечают на вопрос «как тебя зовут?» – не потому, что они не знают, как их зовут. Они не участвуют в детских праздниках, потому что они не знают, как социально взаимодействовать. Они не подходят к детям на детской площадке. У детей от этого отдавания противоречивых команд не наступает «коротыш», как у собаки, а у них летят социальные навыки, задержка социального развития у них налицо.
Все запрещать, всё опасно.
Это тоже известные варианты – не трогай, не бери, всё опасно. Ребенок не трогает, не берет, и, естественно, задержка развития нам обеспечена.
Сократить период развития креативности.
Сейчас я вам нарисую, как это происходит. Развитие ребенка – вещь достаточно аппроксимированная линейно. Вот наш ребенок родился. Первый год – это формирование базового доверия к жизни. Дальше у нас пошло установление границ – «докуда я могу вас сделать». Где-то в 1,5 года, в норме в три, границы должны быть установлены, и дальше до семи лет идет сладкий период, когда идет развитие креативности. Что такое развитие креативности? Возникает вопрос «почему», и ребенок реализует поиск нестандартных решений на стандартные задачи. То есть, «что у нас будет лошадью?» Лошадью будет вот эта палочка. «Что у нас будет столом?» Эта коробка. «Что у нас будет космическим кораблем?» Стиральная машина. На мой взгляд, из детства это самый красивый период. Он настолько сладкий, что в здравом уме и твердой памяти что-то с ним сделать… Но, тем не менее, очень многие родители его сводят почти на нет.
Как они это делают? Очень просто. Они в периоде, где устанавливаются границы не устанавливают границы, подают те самые противоречивые команды (бабушка разрешает, папа запрещает, тут же они начинают между собой ругаться). Пока не установлены границы, креативность не пошла – это последовательные вещи. В 7 лет отдали в школу, и начинается развитие. У нас образование левополушарное, в одной задаче есть один ответ, в предложении: «Птичка полетела на юг», – подлежащее «птичка», другого нет. «Дважды два – четыре», и тоже другого ответа нет.
Что делают родители? Они вместо того, чтобы подождать, в периоде, где развивается креативность, отдают его в хорошую дорогую обучалку-развивалку, где его учат читать, писать и брать интегралы, если повезет. А когда наш ребенок вырастет и станет каким-нибудь маркетинг-менеджером, его начальник будет говорить приблизительно следующее: «Работник он неплохой, но никакого креатива от него не дождешься». Конечно, не дождешься, потому что вместо большого периода для развития креативности у нас всего лишь маленький кусочек. Откуда взяться-то? Это то, что может сделать семья и то, что она достаточно часто делает, чтобы затормозить развитие.
Диагнозы первого года
Если не брать всяких культурных и семейных изысков, то на что нам надо смотреть в варианте «норма – не норма»?
Неврологические диагнозы первого года жизни – это очень важно. Я даже не знаю, как это сформулировать, чтобы это было маяковым. Почему они важны? Потому что они потом сыграют. О чем идет речь обычно? Мы не рассматриваем вариант грубых органических поражений головного мозга. Если оно есть, то это медицинская проблема, она медицинским образом решается. Но может быть нечто пограничное, что иногда сейчас пишут как СДВГ (Синдром дефицита внимания и гиперактивности), а чаще пишут как ПЭП (перинатальная энцефалопатия) или ППЦНС – перинатальное поражение центральной нервной системы. О чем мы говорим? Мы говорим о том, что УЗИ головного мозга не выявляет грубых органических поражений. Но невролог видит несоответствие рефлексов возрастной норме, которая у него где-то там написана. И тогда он один из этих диагнозов, соответственно, ставит. Что это значит? Это обычно значит, что были какие-то перинатальные события: быстрые роды, трудные роды, кесаренок, ребенок-головастик, долгий безводный период – бесконечное количество всяких возможных патологий. И у нас в результате этого имеются микроорганические поражения головного мозга.
Что это значит? Это значит, что часть нервных клеток попросту говоря, сдохла, когда все это случилось. Сразу же пошел процесс восстановления «разрушенного народного хозяйства», то есть функции пораженных нервных клеток стали на себя брать другие нервные клетки. Нервные клетки, как мы знаем, не восстанавливаются, но резерв там есть. К году картинка выглядит вот так (часть пятен на рисунке стерта), к трем годам – вот так, вот этих разобрали (еще часть пятен на рисунке стерта), но вот эти еще остались.
Жизнь – процесс энергетический. На то, чтобы мне поднять этот фломастер, мне нужно затратить сколько-то джоулей энергии, это даже не психология, это даже не биология, это физика. Большинство из вас еще помнят, что энергия обозначается буквой Е. Е1 – это энергия нормального возрастного развития, которую нужно затратить на нормальное возрастное развитие, для того чтобы ребенок сел, встал, пошел, заговорил, на всё это нужна энергия. Это Е1. Но параллельно с развитием у нас идет восстановление «разрушенного народного хозяйства» у ребенка с перинатальным событиями – аксоны проросли, дендриты соединились в синапсы, на это тоже нужна энергия – это Е2. То есть мозги нашего ребенка с самого начала работают с двойной нагрузкой:Е1 + Е2. И это надо понимать.
Где это сыграет? В какой момент? В школе, конечно. При начальном обучении это сыграет по полной программе. Ребенок либо не может сидеть, либо не может собраться, либо отстает, либо недописывает диктанты, либо еще что-то такое делает. Причем здесь есть два типа нарушений – «гипо» и «гипер», которые выглядят одинаково здесь на картинке, а в реальности они будут выглядеть совершенно противоположным образом.
В нервной системе есть два процесса: возбуждение и торможение, больше там, собственно, ничего нет. Если погибли структуры, в основном, ответственные за процесс торможения, то, что ребенку сложно сделать? Затормозиться. И мы получаем вот этого электровеника, у которого процессы возбуждения преобладают над процессами торможения. Он пошел, и дальше его только милиция остановит. Это те дети, за которыми надо бегать, те дети, у которых «синдром божьей коровки», очень характерная вещь: ребенок залезает вертикально на детской площадке на что-нибудь, и дальше его надо снимать. Это один вариант.
Если у ребенка погибли структуры, в основном, ответственные за процесс возбуждения, то ему что трудно сделать? Возбудиться, конечно. И мы получаем ребеночка, который сначала выглядит просто идеально – ты его посадишь… Недавно одна бабушка пришла, а у них электровеник. Она говорит: «Дочь у меня была совершенно идеальная, я, конечно, не привыкла, мне с внуком очень тяжело. Если дочь где-нибудь оставишь, то через несколько часов придешь, там ее и найдешь». Понятно, что тоже не совсем все хорошо. Эти вторые – «гипо», до школы всех устраивают. Ну и что, что он немножко медленнее других одевается, подумаешь? Подождать его можно.
И только в школе вдруг выясняется, что что-то с ним не так. Обычно уже к середине второго класса под вопросом умственная отсталость, притом, что они абсолютно не умственно отсталые. Наоборот, у этих «гипо» очень серьезная социальная роль – они слушатели. Если вам рассказывают, например, такую историю: «Он любил ее еще в школе, но она не обращала на него внимания, потому что она была яркая, и у нее были гораздо более привлекательные поклонники из старших классов. Потом она вышла сразу замуж, неудачно, развелась, родила ребенка, потом еще раз вышла замуж. Все это время он продолжал ее ждать. И потом они случайно встретились на встрече одноклассников. И она уже поблекла, и у нее уже ребенок, и вдруг она поняла, что он ее по-прежнему любит. Они поженились и теперь они счастливы». Это про него, про «гипо» – это вот он ждал всё это время. Невврастеник не стал бы ее ждать.
Подростки собрались на тусовку. К утру все перепились, кто мог, соответственно, поимел личную жизнь, с утра выползают, плачутся в жилетку. Кому? Ей, «гипо». Она там сидит и всех выслушивает, всех по головке гладит, кого может. Ее чести ничего не угрожало, на предыдущем этапе вечеринки она никому не была нужна.
Родителям не нравится, когда он 20 лет ее ждет, но еще меньше им нравится социальная роль «гипер», потому что эта социальная роль – пойти погибнуть на баррикадах. Это тот, кто побежит, тот, кто поведет, причем не лидер, а именно «гипер».
Речь идет о том, что эти начальные события оказывают влияние на следующие этапы, не только на первый год жизни, но и на начальную школу. Поэтому когда мы говорим о норме и не норме, нам это надо очень серьезно иметь в виду.
Что мы еще должны серьезно иметь в виду? Развитие не является линейным. Мы не можем нарисовать одну такую линию, и на ней распределить мальчиков Петю и Сережу и девочку Свету. Мы не можем сказать, что Петя самый неразвитый, Света чуть-чуть поразвитей, и самый развитый у нас Сережа. Хотя зачастую так делают и родители, и педагоги, и даже психологи – это не имеет к реальности никакого отношения. Почему? Потому что у нас есть разные шкалы развития.
- Интеллект, точнее, то, что мы считаем интеллектом. Под интеллектом понимают самые неожиданные вещи.
- Физическое развитие – тоже очень понятная вещь. Один ребенок с трудом перешагивает через заборчик, а другой ребенок перепрыгивает его с вот таким запасом. Понятное дело, что физическое развитие второго лучше. Я имею в виду детей одного возраста.
- Социальное развитие. Один ребенок может организовать игру, построить сверстников, раздать им роли. Другой ребенок ничего этого не может и вообще с трудом вписывается во взаимодействие со сверстниками. Или, например, может разговаривать только со взрослыми.
- Эмоциональное развитие. Это умение считывать чувства других людей, также осознавать свои собственные чувства и менять свое поведение в соответствии с прочитанным.
- Есть еще одна шкала под вопросом, я про нее мало знаю, поэтому я про нее пока помолчу. Нам бы с этими разобраться.
Что такое норма?
У нас есть один ребенок, назовем его Петей. Допустим, всем нашим ребятам по 8 лет. Петя, Сережа, Света. Мы приблизительно понимаем, что должен уметь делать ребенок в 8 лет. Мы знаем, какие у него должны быть успехи в школе, мы знаем его физические возможности – что может ребенок восьми лет, что он может перепрыгнуть, перелезть и так далее. Мы приблизительно знаем, как дети восьми лет играют, как они организуют свое социальное взаимодействие. Про эмоциональное мы мало, что знаем, почему-то этому не уделяется внимание совсем.
Вот наш Петя. Петю дискриминировали изначально, Петя плохо учится, он не очень усваивает программу, оценки у него оставляют желать лучшего. То, что мы склонны называть интеллектуальным развитием, у Пети нет. Но зато, как вы понимаете, где-то должна быть компенсация – наш Петя лупит всех подряд. И противостоять ему во дворе толком может только один мальчик, которому 12. То есть его физическое развитие выше нормы.
Социальное развитие Пети близко к норме, потому что он достаточно хорошо выстраивает свои социальные роли дворового хулигана. К началу третьего класса, посредством Марии Петровны отчасти, у него закрепилась роль хулигана, и Петя с этим согласился. Он приблизительно представляет себе, у него хватает на это интеллекта, как ведут себя хулиганы, и так себя ведет, поэтому социальное развитие Пети где-то в пределах нормы. Эмоциональное развитие Пети никому неизвестно, потому что его восьмилетние эмоции никого не интересуют, кроме одной – его агрессивность. Надо думать, он отстает.
Дальше у нас Света. Света – хорошая девочка. Она не особенно сильна интеллектуально, но старается. Бывают такие девочки во втором классе. Если спросить Марь Петровну, то она скажет: «Все-таки повыше немножко нормы, потому что тетрадочки аккуратные, всегда ручку поднимает». Физическое развитие Светы – норма. Она хорошая астеническая девочка, не какой-то особенной силы, но все нормы, которые записаны у школьной медсестры , Светочка выполняет.
Социальное развитие Светы хорошее, у нее есть две подружки, они вместе могут даже противостоять Пете. Он сразу троих поколотить боится. Они выходят и говорят: «Петя, какой ты плохой мальчик! Зачем ты так поступаешь? Не нужно хулиганить, Петя. Руки у тебя грязные, пойди, помой». Петя от этого сатанеет, но сделать сразу против трех Светочек ничего не может, поэтому социальное развитие Светы мы обозначим как хорошее. Про эмоциональное развитие Светы опять же никто ничего не знает. Она так стремится быть хорошей, она так стремится быть правильной, что свои чувства она не опознает совсем. Впрочем, чужие чувства она опознает, потому что от Марии Петровны зависит многое в ее благополучии. То есть все же отстает, но не так как Петя.
Теперь Сережа. С Сережей все сложнее. Сережу в три года научили читать по кубикам Зайцева. В пять он прочитал энциклопедию динозавров и еще год доставал всех латинскими названиями динозавров. Мама и папа гордились, говорили, что он, наверное, вундеркинд. Отдали в обучалку-развивалку, там он тоже всех задолбал своими динозаврами, но, поскольку интеллект у него хороший, реально хороший, он сам быстро понял, что хватит, и включился в крысиные гонки, вот эти обучально-развивальные. То есть задолго до школы он включился в эти гонки, поэтому все, кто наблюдает восьмилетнего Сережу (который прочитал «Мастера и Маргариту», родители подсунули, Сережа прочитал), все гордятся. Соответственно, он серьезно выше нормы интеллектуально. Физическое развитие Сережи слабенькое, потому что некогда было – он не лазил никуда. Петю он боится просто до безумия. По тому анекдоту про пролетария и интеллигента на Арбате, знаете?
Идет по Арбату интеллигент в шляпе, а навстречу ему пролетарий в кепке, и что-то лицо интеллигента пролетарию не понравилось, пролетарий ему говорит: «А ты чего тут?» И бац, ему в морду. Ну, интеллигент хоп, и откинулся. А пролетарий пошел дальше. Интеллигент остался лежать в луже, навзничь, лежит он, смотрит вверх, а там такое небо серое, как сегодня, дождик капает. Он лежит и думает: «Действительно, и чего я здесь?»
Сережа все время чувствует возможность стать героем этого анекдота. Конечно, он еще не осознает этого, ему всего восемь, но он чувствует.
Что касается социального развития Сережи, он прекрасно общается со взрослыми – он может рассказать, он достаточно вежлив, то есть общение Сережи со взрослыми прекрасно. Общение Сережи со сверстниками намного-намного хуже – сверстникам не интересно с ним. Он предлагает себя, он не умеет предлагать ничего другого, кроме себя. Взрослым Сережа очень нравится, сверстникам – нет. Слышать и понимать их он не умеет. Родители говорят, что они его не понимают, потому что Сережа вундеркинд, а эти всё «понаехали». Поэтому социальное развитие Сережи, увы, ниже нормы.
Эмоциональное развитие Сережи. А мы опять про него ничего не знаем, потому что наш Сережа никогда не сталкивался с тем, что чувства могут играть как ресурс. Он всегда знал, что интеллект может играть как ресурс, ему это рано объяснили. Поскольку он не дурак, он догадывается, что физическое развитие тоже могло бы играть, он Петино превосходство понимает. Социальное он тоже понимает, он понимает, что со сверстниками у него не складывается, но что с этим сделать, он не знает. Что чувства могут быть ресурсом, он вообще не в курсе, ему об этом никто никогда не говорил, поэтому он где-то с остальными, ниже нормы.
Кто у нас норма, и что у нас норма? Наверняка у половины зала возникло: «Что же это они у вас все такие убогие?». Рассказываю историю. Эта история произвела на меня колоссальное впечатление, я ее помню до сих пор. Когда я училась еще на психолога, это было много лет назад, психология развивалась бурными темпами, потому что Россия открылась миру, и к нам приехали много-много варягов, которые просвещали нас. Я со всеми ходила, просвещалась. Кроме того, они нам помогли материально, на деньги каких-то сахарных спонсоров у нас в Петербурге открыли первый садик для детей с отклонениями развития. Причем там были и обычные дети. Мою группу повели туда на практику. Нам до этого объяснили, как нужно общаться с этими детьми, дали какие-то базовые знания.
И вот сам сад. Большое помещение, на полу ковер, много игрушек, причем игрушек таких – вам это сейчас всё по барабану, вы изобильно живете, а я таких игрушек никогда не видела, ни я, ни мои дети – какие-то большие мягкие кубики, всё яркое, всё эргономичное. А там внизу на ковре дети. Я не могу сказать, что я до этого не видела детей с нарушениями развития, конечно, видела, но столько сразу, подозреваю, что нет. Причем я уже была зрелым человеком, у меня второе высшее образование психологическое. Первое – биологическое. Я была взрослым человеком с двумя детьми, но всё равно. Кто-то там куда-то ползет, у кого-то судороги, кто-то сидит и головой куклы колотит по полу, парочка детей с синдромом Дауна бегает, еще что-то такое. Я поняла, что я к этому не особенно подготовлена.
Мои коллеги начали пытаться коммуницировать с этими детьми. Я тоже попыталась коммуницировать с тем ребенком, который колотил куклой, отдавая себе при этом отчет, что мне жалко куклу, что я пытаюсь его отвлечь, потому что кукла хорошая, дорогая, ни у меня, ни у моих детей таких не было. Если в этом отдавала себе отчет я, то, разумеется, ребенок почувствовал, в ком я заинтересована. Естественно, коммуникация со мной была ему совершенно не в радость, он заорал, оттолкнул меня и еще интенсивнее начал колотить… То есть ему стало хуже. Я это, естественно, увидела и поняла, что лучше вариант «не навреди». Я в том виде, в котором я есть, не показана к коммуникации с детьми, которые и так имеют очень серьезные проблемы. Кроме того, я – астматик, сами понимаете, я не взяла ингалятор. Я чувствую, меня накрывает, выйти я не знаю как, я встала к стенке, роста, как видите, я большого. Я встала к стенке, я смотрю, у них в группе есть раковина, я думала: «Если я сейчас подойду и холодной водой умоюсь, будет ли это нарушением каких-то правил?» Стою, стараюсь смотреть поверх, на игрушки, чтобы не видеть всего.
Вдруг снизу меня кто-то дергает за штаны. Я смотрю туда, там стоит крошечная девочка-даун, маленькая совсем. Дело в том, что они в росте отстают, поэтому сколько ей лет, я и сейчас не знаю. Может быть ей было три, может быть, ей было четыре, может быть, ей было пять – не знаю, но крошечная. Я вспомнила, что когда нам представляли детей, ее называли Настей. Она стоит, причем дауны обычно улыбаются, а эта не улыбается, она смотрит на меня абсолютно серьезно снизу вверх. Я думаю: «Разговаривает она, не разговаривает? Понимает она что-нибудь, не понимает?» Я изображаю крокодильскую улыбку, знаю, что к детям нужно сесть, нас этому учили. Я думаю, сейчас сяду и завалюсь, только напугаю ребенка. Поэтому сверху вниз на нее смотрю, соответственно, говорю: «Что тебе, Настенька?» Она на меня абсолютно серьёзно смотрит некоторое время, изучающее, а потом говорит: «Худо, тетя, дя?» Меня аж повело! Я молчу. А что тут скажешь? Она видит, я не реагирую. Тогда она берет руку, выплевывает на нее конфетку, я подозреваю, это кто-то из наших дал, сейчас таких вещей нельзя делать – тогда все было можно. И говорит: «Ня, тетя, пососи!».
Теперь давайте посмотрим, что сделал этот ребенок с синдромом Дауна. Среди группы незнакомых ему взрослых людей этот ребенок вычислил человека, которому плохо, то есть она прочитала чувства незнакомого человека, просканировав незнакомых в пространстве, эмоционально просканировав, ведь интеллектуально, как мы знаем, дауны серьезно отстают. Дальше она приняла решение вмешаться в ситуацию, то есть не просто прочитала, но и приняла решение пойти и что-то попытаться сделать с этим – человеку плохо, пойти, что-то сделать.
Дальше она подумала, что же можно сделать, раз человеку плохо, и сделала доступный ее мозгам выбор: конфетка вкусная, ей, Насте, конфетка нравится, ей хорошо, когда она сосет конфетку. Поэтому если отдать человеку свою конфетку, то, скорее всего, ему тоже станет лучше. и его состояние улучшится. Вы много знаете четырехлетних детей без синдрома Дауна, которые на такое способны? Я ни одного, если честно.
Что мы имеем? Настенька серьезно слаба интеллектуально, дети с синдромом Дауна плохо развиты физически. Социализация Настеньки находится в пределах нормы, она вписана в свою группу, где она находится. Ее эмоциональный интеллект остальным и не снился. Вот так. Где мы ищем нормы?
– Это характерно для всех детей с синдромом Дауна?
– Для многих. У них компенсаторное эмоциональное развитие, они считывают эмоции, если их принимают, то очень настроены. Они настроены на эмоциональное состояние других людей. Если это поощрять, то оно развивается очень мощно и могуче. Почему те, кто с ними общается, говорят, что очень позитивно с ними общаться? Они отдают, они настраиваются на другого человека и с ним позитивно взаимодействуют. Они не очень понимают какие-то интеллектуальные посылы, а ответную эмоцию, обратную связь, типа «ты мой хороший!» они понимают прекрасно и как бы готовы работать на это.
Что мы из этого можем сказать про нормы? Фактически ничего. Все время надо помнить, что развитие не однолинейно. Что-то мы фиксируем – мы здесь зависаем. А остальное все тоже существует. Собственно, что-то определяет наш карьерный рост, еще что-то. Физически развитый человек очень хорошо себя чувствует физически, социальный человек чувствует себя принятым и на месте – это ощущение человека на своем месте. Эмоциональный интеллект дает это ощущение, что мало того, что я в мире на месте, еще и мир ко мне хорошо относится. Вот это счастье.
Личный контекст для собственного ребенка
Еще пару слов скажу про интеллектуальное развитие. Есть два критерия маркировки развития общего интеллекта дошкольника. Понимаете, кроме общего интеллекта есть развитие пространственного мышления, памяти, еще несколько когнитивных штук, но есть общий интеллект. У дошкольника две вещи маркируют развитие общего интеллекта – сложность ролевой игры, которую может организовать и провести ребёнок. Чем сложнее ролевая игра, которую может организовать и провести ребёнок, тем выше развитие его общего интеллекта. Это про дошкольников.
Второй критерий – сложность вопросов, которые задает ребенок. Чем сложнее вопросы, которые задает ребенок, тем выше его общий интеллект. Был такой мудрец Авиценна, когда он уже был старенький, у него спросили: «Скажите, вы такой мудрый, наверное, вы и в детстве выделялись как-то среди сверстников, наверное, больше всех знали, больше всех умели?» Он сказал: «Нет, когда я учился в школе (медресе, наверное, поскольку он мусульманин) были ученики, которые знали больше меня и умели больше меня, но я был лучшим из задающих вопросы».
Никаких других критериев нет вообще. Скорость, с которой ребенок складывает пазлы, количество стихов, которые знает ребенок, его умение читать, писать, брать интегралы – ничего, только две вещи – сложность ролевой игры, которую он может организовать и провести, и сложность вопросов, которые он задает. Больше не играет ничего.
– Ролевые игры с куклами, с человечками?
– С чем угодно. Чем больше работает фантазия ребенка – то есть ребенок может скакать на лошади, которая, как настоящая, и ребенок, который может скакать на палке, потом поставить ее в угол и сказать: «На тебе сена», – интеллект более развит у второго. Ребёнок, который может играть в доктора только с набором «Юный доктор» или ребёнок, который скажет: «Это у нас будет градусник, это у нас будет набор хирургических инструментов, это у нас будет бокс, в котором мы делаем лекарство, а из этого мы сейчас сделаем кровати», – у этого ребенка более развит интеллект.
– А если участники ролевой игры у ребенка вымышленные?
– В чем тогда заключается ролевая игра?
Сам процесс в чем заключается? Ребенок ходит вот так и говорит: «Однажды Маша сказала, а Миша ей ответил, и тогда пришла Света и сделала следующее». В чем ролевая игра? Ролевая игра – это житие мира.
– Если изображать разными голосами выдуманных персонажей?
– Это хорошая ролевая игра, но развитая ролевая игра, на чем прекращает свое существование – это создание миров, то есть мир магазина, мир больницы, мир звездных войн, мир школы, мир детского садика, мир волшебного леса. То есть мир, и в нем что-то происходит –ребенок разговаривает разными голосами, там у него есть вымышленные персонажи. Я знала ребенка, у которого была прекрасная страна, многолетняя существующая страна, в которой герои были – коробочки из-под йогурта. И эта жизнь была полна страстей, полна событий, приключений.
– Выходит так, что игрушки ребенку вообще вредят и не нужны? Ему лучше со спичечным коробком играть, чем с набором доктора?
– Да, особенно если игрушки пластмассовые. Пластмасса – мертвый материал. Мне очень не нравится, что все детские площадки заменили пластмассовыми штуками. Да, чем меньше ребенок использует готовых игрушек, и чем больше работает его фантазия в процессе создания этих миров, тем лучше для развития его общего интеллекта, это правда.
У школьника неизвестно, что маркирует развитие общего интеллекта, но очень часто используют успеваемость. Недавно у вас в Москве провели очень большое и серьёзное исследование, оно называлось «Московский мониторинг». Это то ли готовились к созданию реестра одаренных детей, то ли что-то такое, но исследование было качественное. У нас очень часто как? У нас на 9 детях поставят… Почему я странно отношусь к российским исследованиям и к советским странно относилась? Я же биолог – я знала, сколько мышей нужно, чтобы сделать один вывод. Когда я пришла в психологию, я осталась в совершеннейшем недоумении по поводу экспериментальной базы психологии. Психология претендует на то, что она как бы наука, но при этом на девяти студентах что-то там делают, потом делают на девять страниц выводов – очень странная вещь. Почему я люблю американцев, потому что их исследования в этом отношении мне понятны – там 900 испытуемых и три строчки выводов.
Так вот, «Московский мониторинг» – одна из редких качественных вещей. Его результаты до сих пор не опубликованы, психологическое сообщество в некотором недоумении по этому поводу. Естественно, как вы понимаете, из-под ковра кое-что просачивается. То, что просочилось: 2/3 детей с высоким интеллектом – то, что меряется какими-то тестами – не участвуют ни в каких конкурсах и олимпиадах. А треть детей с высоким интеллектом не усваивают программу по основным предметам, имеют по ним плохие оценки.
Ага, приехали! Маркировки развития интеллекта школьников у нас нет совсем. Никак – ни наука, ничего. Норму мы вычислить не можем. Если про дошкольников у нас есть две такие штуки, они железно связаны: если ребенок задает интересные вопросы, трудные и хорошо организует сам ролевую игру – это ребенок с высоким интеллектом. Проверяй тестами, не проверяй – будет высокий интеллект.
– Если он становится школьником, разве эти способности куда-то уходят? Как они продолжаются?
– В том-то и дело, что ребенок, который создавал эти миры, то есть он мог их создавать на глазах изумленной публики, и они были блестящие; он задавал такие вопросы, которые ставили в тупик кандидата физических наук; он строил такие гипотезы, что просто ах! И вот он пришел в первый класс. Ему говорят: «Две клеточки сюда, две клеточки сюда». Он говорит: «Подождите, скажите, почему тетрадь в клеточку?» Э-э-э… Мария Петровна говорит: «Молчать! Две клеточки сюда, две клеточки сюда». Он говорит: «Давайте мы поиграем так, как будто мы все – экипаж космического корабля, и мы летим?» – «Молчать! Жи, Ши пиши с буквой И».
– А если ребенок совсем не задает вопросы?
– Это очень плохо.
– Но хорошо играет в ролевые игры.
– Единственный вариант, который здесь родителям нужен – это самому задавать вопросы и самому на них отвечать. Дети – имитаторы, чтобы у него сформировались, по крайней мере, эти связки, в каких случаях задают эти вопросы.
Что еще для нас важно? Всем известна такая вещь, как кривая нормального распределения. Когда мы говорим о норме и не норме в развитии ребенка, нам важно различать нарушение развития и темповую задержку развития. Собственно, это медицина и психология делать умеют, но родителям опять же нужно понимать, о чем идет речь.
Что такое темповая задержка? Это значит, что ребенок развивается, но запаздывает, то есть он в четыре года делает то, что другие дети делают в три, и в пять делает то, что другие дети делают в четыре года. Но его развитие идет – это темповая задержка. Что такое нарушение? Нарушение, когда все идет не так – он не делает в пять то, что дети делают в три года. Он в пять лет делает что-то совсем другое, не то, что в три, а что-то совсем другое.
Что про темповую задержку нам важно понимать? 9 из 10 детей с темповой задержкой потом нагонят. Это тоже надо понимать. Если у ребенка темповая задержка развития, когда-то через какое-то время он догонит тех, кто ушел вперед. Кривая нормального распределения у нас всем известна.
Если у нас есть темповая задержка, природа – вещь симметричная, то у нас есть итемповое ускорение. Здесь те дети, которые в четыре года делают то, что другие делают в шесть. В пять лет они делают то, что другие делают в восемь. Иногда это называется ранняя общая детская одаренность. Что нам нужно знать? То, что 9 из 10 вернутся в норму. Один, бедняжка, так и останется. Что значит, если мы имеем дело с задержкой? Это значит, что нужно спокойно развивать этого ребенка, он потом придет в норму. Что нужно знать про ускорение? Не нужно развивать этого ребенка, иначе мы сформируем у него невроз и суицидальные вещи в подростковом возрасте, когда произойдет компенсация этого раннего ускорения, это тоже надо понимать.
Когда мы думаем о норме и не норме в применении к собственному ребенку или к какому-то конкретному ребенку, с которым мы имеем дело, что нам надо иметь в виду? Нам нужно принять некое решение, для начала. Исследовав этот вопрос, мы видим, что никакой объективной нормы – не нормы не найти, но, тем не менее, мы о норме всё время говорим. И более того, мы все понимаем, что в реальности под нормой есть что-то. Как ни крути, мы всё-таки можем сказать: это совсем не норма, а это ближе к норме, а это просто совсем-совсем норма.
Когда мы задумываемся в применении к конкретному ребенку об этом, мы должны составить свой собственный контекст. Сейчас я объясню, что я имею в виду. Только я бы хотела подчеркнуть, что этот контекст должен быть ваш личный, то есть это вы должны решить, что вы подразумеваете под нормой, а не педиатр в поликлинике и не заезжий психолог, а конкретно вы – что вы понимаете под нормой? Возможно, вы под нормой понимаете возможность полноценной социальной адаптации, то есть адаптировался, нашел свое место – значит, норма. Социально адаптированный человек с синдромом Дауна – норма. Почему? Потому что он социально адаптирован. Возможно, вы так считаете про норму: сумел социально адаптироваться – норма; не сумел – не норма.
Возможно, вы считаете, что выжил – уже норма. В конце концов, у нас толерантный мир, у нас что-то еще… Жив, и ладно.
Возможно, вы считаете, что норма – это способность человека быть счастливым. Если удастся как-то сделать так, что он периодически (вы же понимаете, что постоянно счастливы только клинические идиоты) испытывает вот это, что мы называем счастьем, значит, норма, значит, всё хорошо. Как только мы этот контекст для себя формулируем, мы сразу понимаем, что делать. Помните, один из вариантов – полноценная социальная адаптация, то есть нашел человек, удалось ему социально адаптироваться, значит, норма.
Хорошо, мы имеем ребенка с нарушением развития, с темповой задержкой развития, с какими-то заболеваниями – раз мы себе ответили, что норма – это полноценная социальная адаптация (мы же не можем убрать у него хромосому при синдроме Дауна, но мы можем его адаптировать). И вот мы идем – чух, чух, чух, мы знаем, что мы можем сделать для того, чтобы была норма.
Или мы для себя отметили, что для нас норма – это вхождение вот сюда, где для обычных детей норма. А ребенок пошел вот сюда или вот сюда (там, где не норма). Мы видим, и все нам утверждают, что он сюда никогда не дойдет, а для нас норма – это здесь (середина). Тогда что нам делать? Сесть и плакать, жалеть себя, жалеть ребенка, то есть мы не понимаем, что нам делать.
Был такой роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Это антиутопия, и там они с помощью каких-то методик, вероятно, каких-то генетических модификаций, по потребности общества формировали разные типы людей – от альфа (они по греческому алфавиту) до плюс-минус эпсилон полукретинов. И сформировав их – альфа, бета, гамма, и нижние были эпсилон-полукретины, они заведомо знали, куда они их денут, и социально адаптировали всех. У них там все были социально адаптированы. Соответственно, плюс-минус эпсилон полукретин работал лифтером, поднимал и опускал, поднимал и опускал, и когда он доезжал до верха, там он видел солнце, и это его необыкновенно радовало. Надо сказать, что у Хаксли всё-таки антиутопия, он вроде как считал, что так не надо, но, с другой стороны, там был замечательный строй, в этом смысле.
Какие у родителей есть возможности усилить или сформировать нарушения развития? Раннее детское развитие – это не предел, можно работать дальше.
– Как счастливым-то сделать?
– Я сейчас скажу, как сделать несчастным. И это можно перевернуть…
Неполиткорректная шкала и правило утки
– Что за шкала последняя, про которую вы ничего не говорите?
– Я не знаю, существует ли она, потому что это звучит очень неполиткорректно. Всё-таки есть ощущение, что есть творческая концепция, которая не связана ни с интеллектуальным развитием и ни с одной из этих шкал. Полностью забить эту шкалу можно, убрав тот единственный период креативности. Я знаю, как сделать так, чтобы здесь вообще ничего не было – надо долго-долго ставить границы и быстро-быстро ставить в обучалку-развивалку – эта шкала не будет для вас иметь вообще никакого значения.
– А если она явная очень?
– Я не знаю. Почему я ее нарисовала пунктиром? Что делать с этим, я не очень знаю. Я несколько раз в жизни видела, как это существует. Ведь помимо общей детской одаренности, про которую я говорила, существует специальная ранняя детская одаренность – это художественная, самая ранняя, проверяющаяся, потом музыкальная, есть еще позже, гораздо проще – способность к решению задач с помощью логического – она позже формируется. Дело в том, что когда это видишь, спутать это ни с чем нельзя.
Ко мне приходят и говорят: «Есть ли у моего ребенка художественные способности?» Я говорю: «Ребята, если у вас есть специальная художественная одаренность, то вы это ни с чем не спутаете, и ни к кому не придете спрашивать». Это, знаете, как на улице идет дождь, или наоборот. Это действительно ни с чем нельзя спутать, и ощущение от этого остается, что через него Кто-то говорит, оно такое: «А-а-а». Бывает, оно крайне редко бывает. У меня такое ощущение, что если вдруг с ним встретишься, то нужно аккуратно-аккуратно рядом стоять… Если он рисует, то ему нужно подавать краски и листочки. Если он по ночам строит пианино, то купить ему пианино, барабан… Как-то так, аккуратно-аккуратно. Что-то специально с этим делать, мне кажется, не стоит, потому что мы не знаем, откуда оно приходит, что оно такое. Поэтому я это так аккуратненько и нарисовала. Надо сказать, что счастья оно не очень добавляет. Счастье, оно не отсюда.
Что могут наши родители, чтобы усилить или сформировать нарушение развития? Естественно, педалировать то, что у него и так развито. Соответственно, Сережу перевести на класс старше, чтобы его социальное развитие совсем ушло вниз. Отдать его в какую-нибудь гимназию, причем желательно в класс не по возрасту, и говорить всё время, что он такой умный, что он только со взрослыми может общаться, потому что по интеллекту он только с ними и может. И эти вообще его не интересуют, они ниже его по уровню развития. Нарушение развития будет вплоть до суицидов в разном возрасте.
Физическое развитие тоже можно педалировать, вместо головы у ребенка футбольный мяч, потому что папа его мечтал стать футболистом – легко. Социальное развитие педалировать труднее, но можно выращивать социальных приспособленцев, типа: «Ты только не высовывайся, надо вот так и так». И через некоторое время ребенок вообще перестает понимать, кто он такой, чего он хочет, чего не хочет.
Надо рано, как можно раньше нужно учить ребенка считаться с чужими чувствами, причем все знают, как это делать, но мало кто делает. «Как же? Он еще маленький». У нас детоцентрическая семья. Ко мне приходят и говорят: «Как мне сделать что-нибудь?» Я говорю: «Как хотите, так и делайте». Они мне говорят: «Как ребенку лучше?» – «Да наплевать. Никак. Вы большие утки – делайте, как хотите».
Про уток – это понятно? Видели когда-нибудь, как ходит утка с утятами? Видели? Утка, а за ней утята. Как вы думаете, были утята, которые сюда ходили, туда ходили? Были, конечно, только их съели, они отобрались естественным отбором. К чему я? Потому что утка знает, куда идти, утка знает, где опасно, где не опасно, а утята не знают. Эволюционно выработалось, что детеныш птицы и млекопитающего приспособлен интеллектуально, физически, физиологически, психологически – он приспособлен следовать за самкой. У него нет ресурсов вести за собой, поэтому если мы в семье устраиваем детоцентризм, то есть мы будем делать, как лучше ребенку, то мы перегружаем нервную систему ребенка изначально. Если нервная система здоровая, сильная, то мы получим капризного ребенка. Если нервная система и так траченная чем-то, то мы вполне можем нарушить развитие.
Как можно раньше надо учить ребенка реагировать на чужие чувства, опознавать их и изменять его поведение под эти чувства, под чужие. Первое и естественное – это семья, то есть мама, папа, бабушка, брат, сестра, еще кто-то. Не наученный ребенок, ребенок, который думает, что мир вращается вокруг него, живет дальше, не умирает, ничего с ним ужасного не происходит, но его возможность быть счастливым… Понимаете, мы же более счастливы не тогда, когда получаем, а когда отдаем – это же очевидно, тем более в нашем, дико избыточном мире. Ко мне зачастую приходят родители подростков и говорят: «Я уже не знаю, что ему дать. Я ему предлагаю – давай ты пойдешь туда-то». А ему ничего не надо, кроме последней марки айфона.
– «Как можно раньше» – это всё-таки какой возраст?
– Исследование середины XX века – ребенок способен считывать эмоции матери и изменять свое поведение в соответствии с тем, что он считывает, через четыре часа после рождения. Полуторагодовалый ребенок может совершенно спокойно говорить: «Папа спит, тихо». Это совершенно нормально.
Я своими глазами видела одну душераздирающую историю. Ребенку полтора года, он не говорит практически. Нормальный ребенок, нормальная мать играют в такую игру: мать нажимает ему на нос и говорит «би-и-п!», а ребенок хохочет. Такая игра. Потом у ребенка случаются фебрильные судороги и клиническая смерть. Мать не теряет присутствия духа, начинает реанимационные мероприятия, старшая девочка вызывает скорую помощь, и когда приезжает скорая помощь, ребенок уже дышит. Его накачивают чем-то, он открывает глаза. Дальше, естественно, вся бригада скорой помощи, мать, стоят – никто же не знает, никто же не смотрел на часы, сколько мозг былв отключке? Там может от нормы до растения, и никто не знает, и врач не знает.
Все стоят и смотрят – ожить-то он ожил, а с личностью что? Ребенок открывает глаза, фокусирует взгляд, вроде как мать узнает, и все: «Ах!» Врач говорит: «Вроде пронесло, вроде нормально всё». У матери «отходняк», ее начинает колотить, слезы текут, сопли текут, она хватает ребенка. Ребенок смотрит на нее, у него мозги плавают, понятное дело, он пытается что-то осознать, он нажимает ей на нос и говорит: «Мама, бип!» Понимаете, да? Полтора года ребенку – он прочитал ее эмоциональное состояние, он вспомнил, как делать, чтобы было радостно, и сделал это.
Если кто-то собирается ждать, когда он немножечко подрастет, а потом я научу его считаться с чужими чувствами, можете даже не заморачиваться.
Норма – это то, что вы установили для вашей семьи
Что еще может вызвать нарушение развития? Педагогическая запущенность, причем педагогическая запущенность – это отнюдь мы говорим не о родителях-наркоманах или алкоголиках, хотя эти люди тоже существуют, и мы никаким образом не можем списывать это со счетов. Но существует педагогическая запущенность и другого рода – дать ребенку планшетик и как бы забыть, потому что ребенок туда сел и всё. Или включить ребенку мультики.
– С ним нужно как-то заниматься?
– С ребенком? Да, вы абсолютно правы. Вы так точно сформулировали – нужно заниматься.
– Я имею в виду, что конкретно нужно делать?
– С ребенком нужно заниматься в соответствии с его возрастом. Есть игры для детей первого года жизни, второго, третьего и так далее.
– Совсем его лишить плашета?
– Почему, почему? Если вам хочется, ради Бога. Вы даете ребенку, хотите – давайте, не хотите – не давайте. У ребенка до, по крайней мере, пяти лет наглядно-действенное мышление, то есть ему нужно взаимодействовать как-то с предметами, предметы должны быть в объеме, у них должны быть разные характеристики и так далее. Все эти айпады задействуют визуалку и аудиалку. Соответственно, это обеднение мира, его уплощение. Но это не значит, что по каким-то причинам вы должны встать в позу и выбросить телевизор с балкона.
– Норма, что ребенок смотрит 15 минут телевизор в день?
– Норма – это то, что вы решили для вашей семьи. Вы понимаете, что есть в мире семьи, где нет телевизора, и дети его не смотрят совсем. Это норма для них. Есть вариант, где дети смотрят 15 минут в день, есть, где они смотрят полчаса в день. Есть, где они с мамой с утра до ночи сидят и смотрят телевизор.
– Что такое педагогическая запущенность?
– Педагогическая запущенность – это когда ребенок смотрит телевизор без мамы. Вот это свое – заниматься ребенком – перекладывают на что-то другое: на улицу, на воспитателей, на телевизор, на социальные сети, еще на что-то. Мать это отпускает – это и есть педагогическая запущенность. Может она не приводить к нарушениям развития? Конечно, может, и в большинстве случаев не приводит, потому что к нарушению развития приводят более серьезные вещи. Но если там что-то трачено, то может и привести.
Бывают совершенно особые случаи. Вот самый яркий, который встречался в моей жизни, ярче я даже не припомню. Однажды ко мне на прием пришла женщина с уже взрослым мальчиком 12 или 14 лет. Мальчик выглядел странно, и идея о нарушении развития для меня даже не была гипотетической. У него было какое-то нарушение развития – он был толстый и говорил таким голосом: «Мя-мя-мя» (писк). При этом он физически был крупный и толстый.
К моему изумлению (я решила не спрашивать у матери, я решила, что она мне сама скажет, какой диагноз установлен), она предъявила проблему, что он не самостоятельный. Я несколько офигела, но решила с ним всё-таки поговорить. Вот как она предъявила проблему – что он не самостоятельный и учительница жалуется. Я подумала, что если есть учительница, значит, он учится в какой-то школе вспомогательной, и всё не так плохо, как мне показалось вначале.
Я его спросила: «В какой школе ты учишься?» Он мне назвал обычную реальную школу. «Как ты учишься?» – спросила я. «У меня три четверки, остальные пятерки», – сказал он. Мое впечатление о нарушении развития никуда не делось. Тут я с матерью говорю: «Что с ним?» Она говорит: «Не знаю. Он всегда так говорил». – «Как – всегда?» – «Так, всегда. Раньше совсем плохо говорил, я ему массажик делала, еще что-то такое делала». Я говорю: «С друзьями как?» – «Никак, он с другими не общается, он со мной всё время. Что же делать? Это мой крест». Я говорю: «Ну ладно, давайте попробуем».
Я ему давала задание, он на неделю уходил, через неделю приходил и отчитывался. Задания были какие? Подойти к человеку на улице и спросить у него время; пойти в магазин, купить булку – какие-то такие вещи. Что-то у него получалось, что-то не получалось, но процесс на самом деле шел. При этом парень радовался и голос был пониже. И я радовалась – процесс идет.
А с матерью как-то не складывалось. Я чувствовала – я что-то говорю, а она как-то уходит всё время. Дальше я его послала на лечебную физкультуру, потому что физически он явно какой-то совсем слабый. А моя коллега, руководитель отделения лечебной физкультуры на следующий день, после того как он пришел, говорит: «Слушайте, он вообще чего? Что с ним? Лечебная физкультура лечебной физкультурой, а вообще-то с ним что?» – «Я вообще представления не имею. В карточке, я читала, ничего такого». Когда я спрашивала, мать говорит: «Да, обследовали, но ничего такого». Но всё-таки физиономия грушевидная и вот это «ня-ня-ня».
Я говорю матери: «Вы его по трисомии обследовали?» Потому что там же частично бывает, там же бывает целиком эта хромосома, синдром Дауна, а бывает кусочками, и тогда что-то где-то, как-то. Чего я ожидала, когда я задавала этот вопрос? Я ожидала, что она скажет: «Да, обследовали, ничего». Или, соответственно: «Я не помню, на что обследовали, но, наверное, и на это тоже». И тут она падает в обморок! Знаете, как в XVIII веке – хопа! Я заметалась, я же не медик. В конце концов, я набрала воды в рот. Делать-то чего? Тут она приходит в себя, а у меня инсайт – психолог такой, почти год я на этого ребенка смотрела, тут до меня доходит, я говорю: «Всё, я всё поняла. У вас был ребенок с синдромом Дауна?» Она говорит: «Нет, не так».
Они были молоды с мужем, а молодых не тестируют, считается, что дауны рождаются после определенного возраста. Они были не готовы, и она говорит сейчас, что ее, в основном, гнетет то, что она даже не сопротивлялась. Когда у них родился ребенок, ей сказали: «Оставьте, вы молоды, вы родите нормального». Пришел муж, они жили со свекровью, они сказали, что они не готовы к такому, что им нужен полноценный ребенок. Она не сопротивлялась, отказалась от ребенка, но это ее душило. С мужем она развелась почти сразу после рождения второго ребенка. Этот ребенок нормальный, дауна она из него сделала. Я, честно говоря, до этого, пока не увидела этого ребенка, думала, что это невозможно. Так вот, это возможно.
Это к вопросу о формировании нарушений развития, это особый случай. Ей нужен был на самом деле даун, и даун ей был послан, но она от него отказалась, ей нужен был ребенок, который «мой крест», то есть мы вместе, мы всегда рядом, он без меня не может – ей нужен был даун. Я говорю: «Знаете что? Это слишком дорогая цена за ваши какие-то приколы. Его надо отпустить. Найдите себе, усыновите, если у вас такой опыт делания даунов из подручных материалов, вы знаете, как с этим обращаться. И с настоящим сумеете. На самом деле, может быть, жив тот ребенок?». Она говорит: «Это девочка». – «Хорошо, ищите девочку ту, может быть, вы еще успеете. А нет – на могилке поплачете. Пока ищете ее, найдете других, сумеете выбрать кого-то еще». И она радостно куда-то убежала. В общем, бывают совершенно удивительные случаи.
Возможности у родителей скорректировать уже имеющиеся нарушения развития у ребенка практически безграничны. Я видела одну ситуацию, она тоже за всякими пределами – социально адаптированного микроцефала. Это, с моей точки зрения, невозможно, но я, тем не менее, видела. Женщина-кинолог родила ребенка и довольно долго ходила по врачам и спрашивала, что он такое. Она его забрала, ей тоже говорили его оставить. Что такое микроцефал, вы понимаете – мозг практически там только частично, и с корой всё плохо, то есть они не разговаривают, вообще ничего.
Она ходила по врачам и спрашивала: «Что он такое, как мне понять, чего он?» Один старый психиатр, узнав, что она – кинолог, ей сказал: «Что он такое? Он как собака у вас. Вы понимаете, каким-то командам, наверное, его можно обучить. Он по интеллекту, по всему – как собака». «Правда, что ли?» – сказала она. «Правда», – сказал психиатр. «Спасибо», – сказала она и ушла, и перестала ходить по врачам. Я не помню, как его звали изначально, она звала его Джеком. И вы знаете, она его научила даже команды у собак отрабатывать, то есть вырабатывать закрепление. Она Джека научила апорт кидать собакам, вольеры убирать, и команд он понимал много, она говорила, порядка 150. Невозможно, но это было сделано, Джек был социально адаптирован, я это видела своими глазами.
То есть возможности безграничны. Опять же важен контекст. Что спасло эту женщину и ее Джека? То, что ей задали контекст. Ей сказали, что он такое, а ее контекст был: «А с собаками я работать умею». Если мне досталась собака, то я сделаю так, что с ней будет всё хорошо – и с ней стало всё хорошо. Знаете, с чем она ко мне пришла? Ей же не нужна помощь психолога. Зачем? Она пришла спросить меня, во сколько лет можно переключать на Джека свою младшую дочку, чтобы он выполнял ее команды. Чтобы она не натравила Джека на кого-нибудь или каких-нибудь обидчиков своих. Джек огромный размером. Во сколько лет разумно это? Я говорю: «Почему вообще это разумно?». Она говорит: «Мы же не вечные, вдруг он нас переживет, должен же кто-то с ним…».
Разум и чувства
– Скажите, пожалуйста, до какого возраста можно откорректировать развитие ребенка?
– Поскольку существует такая вещь как психотерапия, в принципе, всегда можно корректировать. Я не знаю возраста. Я не очень верю в психотерапию пожилого возраста, там, на мой взгляд, корректировки не может быть – если чего-то нет, то его взять неоткуда, там может быть только поддерживающая терапия. Во всяком случае, до позднего зрелого возраста, вне всякого сомнения.
– Зрелый когда?
– «Пока с ярмарки не начал ехать», условно говоря. Я не знаю. Опять же, каково развитие. Кто-то в 45 уже ощущает себя пожилым, пожившим человеком, который уже однозначно «с ярмарки едет», а кто-то не вышел из тинейджерства к 45-ти годам.
– Как лучше научить ребенка считывать чужие чувства, реагировать на них?
– Хорошо, что вы задали этот вопрос. Здесь всё очень просто – чувства надо проявлять, то есть они должны быть, ребенок должен сталкиваться со всеми эмоциональными проявлениями, которые есть, и иметь возможность связать их со своим поведением. Он должен понимать, что я делаю это – и это мать выбешивает. Я делаю вот это – и она попадает в состояние сентиментального умиления, и начинает размазывать по столу розовые сопли. Соответственно, я делаю вот так – и меня все не одобряют. Я делаю вот так – и бабушку это радует, а дедушку, пожалуй, это раздражает. Ребенок должен с самого рождения сталкиваться со всей гаммой человеческих чувств и иметь возможность связать их со своим поведением.
– С интеллектом чувства как связаны?
– С интеллектом практически нет. Я вам рассказала историю про Настеньку. Как это связано с интеллектом?
– Если он научится считывать эмоции и понимать, что это приведет к одному, а это к другому, он будет манипулировать взрослыми.
– Ребенок начинает манипулировать взрослыми, достигнув полутора лет, автоматически по программе «я могу вас сделать». Почему это связано специально с эмоциями, я не поняла. Может быть, вы уточните? Допустим, я знаю, что вы любите яйца-пашот и терпеть не может яйца-кокот. Приглашая вас в гости, я буду готовить яйца-пашот – это манипуляция? Ребенок знает, что папа любит чай с двумя кусочками сахара и лимоном, а дедушка пьет чай без сахара, но с двумя пакетиками. И желая получить положительное поглаживание, он папе к приходу готовит тот чай, а, соответственно, дедушке – тот. Это манипуляция?
– Если он что-то хочет получить – приносит чайку.
– Дело в том, что это не вопрос ребенка, это ваш вопрос. Если вы в ответ на принос чайку включаете ему мультики, то, согласитесь, это не имеет отношения к ребенку, это имеет отношение к вам.
– Вы говорите – педагогическая запущенность, но при этом в развивашки отдайте…
– Можно отдать ребенка на улицу, можно отдать ребенка в развивашки – и то, и другое близко. Если мы говорим о маленьком ребенке, а не о более взрослом, который получает образование, то это близко к тому. Честные мамы из рабочих кварталов когда приходят ко мне со своими маленькими детьми, когда я говорю: «Ему полтора года, зачем вы его отдали в группу «Умники и умницы»?» – «Господи, чтобы полтора часа без него кофе выпить», – честно говорят мне мои рабочие мамы с табачной фабрики. Мамы с высшим образованием часто в этом месте делают серьезное лицо.
– Как вы относитесь к методикам правополушарного развития у детей? Методика Жохова, например.
– Знаете, никак не отношусь. Помню, дружила с Александром Захаровым, он всё носился с этой идеей лет 25-30 назад, что обязательно развивать надо то полушарие, сё полушарие. Дело в том, что межполушарная асимметрия формируется к семи годам, она реально формируется с нейрофизиологическим подтверждением, поэтому все эти притопы и прихлопы – не знаю. Кроме того, вы же понимаете: 20% праворуких, 7% или 8% леворуких, все остальные амбидекстры. Я думаю, что вреда особенного не должно приносить. Дети очень устойчивые.
– Вы говорите, проскользнула такая тема, что в школе усредняют детей.
– Нет, что вы, их не усредняют.
– Убивают творчество.
– Не убивает там никто творчество. Просто наша стандартная программа обучения построена на левополушарных вещах, то есть одна задача – одно решение. На самом деле это правда. Или вы хотите сказать, что по-настоящему творческий человек скажет, что в предложении: «Птичка полетела на юг» – четыре подлежащих и пять глаголов? Нет, конечно. Там одно подлежащее и один глагол. Обучение построено на этом, поэтому не сокращать хотя бы период креативности.
– В восемь лет в школу идти?
– О, индивидуально абсолютно. Кому-то уже в шесть надо, кому-то в восемь.
– Очень многие стали использовать домашнее обучение. Как вы к этому относитесь, не считаете ли, что это ребенка как-то ранит в социальном развитии?
– Да нормально. Послушайте, у нас поколениями дворяне получали домашнее образование, и не сказать, чтобы наши дворяне были уж таким совсем отстающим классом. Конечно, кончилось у них всё плохо. Но с другой стороны, ведь у всех всё плохо кончается, вы же понимаете, что и древние империи все рухнули, я уже не говорю про Эхнатона.
Речь идет о том, что дети – очень неустойчивая система. Если мама хочет себе головную грыжу и хочет ребенка учить дома, она имеет на это право, это ее ребенок, хочет – с кашей съест. Помните, фразы из школьных сочинений, я очень их люблю: «Чем тебя породил, тем тебя и убью», – сказал Тарас Бульба и отошел на три метра. Но, конечно, при этом надо учитывать: если мы ребенку даем домашнее образование, то мы где-то должны обеспечить ему социальное развитие тоже. Это тоже придется нам организовать. Если в школьном варианте мы не должны это организовывать, ребенок у нас будет гулять, а потом они вместе идут из школы, потом они еще ходят в кружок, на продленку и еще куда-то, то маме, которая занялась образованием ребенка дома, об этом надо подумать. Вот и всё.
– Скажите, пожалуйста, есть ли какие-то нормы по развитию двойняшек? На что нужно обратить внимание?
– Двойняшки обычно всегда чуть-чуть запаздывают. Это нормально, потому что они либо зациклены друг на друге, либо они делят пополам. Я помню, ко мне приходили двойняшки, мальчик и девочка, – там мальчик умел считать, девочка умела читать, им было 6 лет. Воспитательница сказала, что они оба умственно отсталые. Это еще ладно. Речь шла о том, что мальчик умел завязывать шнурки, а девочка – застегивать пуговицы. Причем мальчик завязывал обоим, а девочка застегивала обоим. Если хочется очень норму, то их надо разделять и заниматься отдельно с одним, отдельно с другим, иначе они поделят что-то.
– Правильно ли я услышала, что родитель внутри себя сам определяет, что есть для него норма?
– Конечно. Причем не внутри себя, а желательно это как-то вывести в сознание, то есть если вы будете на бессознательном уровне это определять, то дальше вам придется жить по Юнгу: коллективное бессознательное.
– Дальше родитель взаимодействует с социальными структурами – детским садом, школой, у которых есть эта кривая.
– Это если он выбирает. Только что сейчас задали вопрос, что можно выбрать не взаимодействовать со школой, например.
– Допустим, он выбирает взаимодействие. И школа говорит: «Ваш ребенок – не норма». А у меня в голове есть понимание, что мой ребенок – норма. Как тогда? Какие действия родителя?
– Родитель выбирает не то, «норма или не норма» его ребенок. А он выбирает, что такое для него норма. Например, он выбрал: норма – это полноценная социальная адаптация. И тогда он ведет своего ребенка по маршруту к полноценной социальной адаптации. Если, например, у ребенка есть какое-то очевидное нарушение развития, тот же синдром Дауна, раз уж мы о нем говорили, то родитель его обучает как может, и ведет его к полноценной социальной адаптации, например, к работе в универсаме по соседству, где его все будут любить и радостно принимать. Речь идет о том, что мы принимаем решение о маршруте для нашего ребенка, если у него есть какие-то несовпадения с общим выражением лица наших структур.
– Если говорить не о родительском контексте, а, допустим, о воспитателе, который работает с этими детьми – он может внутри себя определять свою норму?
– Да. Более того, он это делает, мы с этим ничего не можем поделать. Воспитатель всегда это делает. Если у учительницы первых классов есть ощущение, что ребенок, который отсиживает 45 минут, время от времени поднимая руку – это норма, а ребенок, который этого не может сделать – это не норма, нам надо иметь в виду, что у нее в голове есть вот это.
– Стоит тогда поменять учителя, если мы видим, что у нее устойчивая норма противоречит, как бы она всё время гнобит ребенка?
– Думайте, взвешивайте.
– Для социализации старших дошкольников и младших школьников есть какое-то понятие достаточного количества человек в группе?
– Нет, ну, что вы? Это очень зависит от темперамента ребенка, от силы его нервной системы. Есть дети, которые вообще не переносят толпу, ребенка нельзя привести ни на один праздник.
– Если у него есть только один друг, и он с ним всё время общается?
– Если у ребенка есть один друг, с которым он общается, это уже хорошо, особенно если мы имеем дело с ребенком, у которого процесс торможения преобладает над процессом возбуждения. У них, как правило, один друг – это для них абсолютная норма. А если ребенок совсем не может установить контакт, кроме как с одним ребенком, конечно, с этим надо работать – пытаться еще с кем-то его свести.
– Если он один на один, то он может.
– Если он с любым из этих пяти детей может один на один установить контакт, значит, с ребенком всё в порядке.
– Для левшей и правшей понятие нормы может быть разным?
– Конечно. Дело в том, что наша культура, материальная культура, устроена под правшей. Допустим, в японской культуре – нет, они пишут сверху вниз и едят палочками. У нас, конечно, левшам труднее.
– Что с ними делать?
– Ничего не делать. Я одно время тусовалась с Захаровым, который считал, что немедленно нужно с этим что-то делать, но я так и не поняла, что. Ничего. Принимать так, как есть, и отдавать себе отчет, что в материальном мире, который устроен для праворуких, левши встречаются с дополнительными трудностями. Точно так же, как ребенок в очках встречается с дополнительными трудностями, ребенок с плоскостопием встречается с дополнительными трудностями. Ну и что?
– Уже есть ощущение, что у него и внутри всё по-другому устроено?
– Это иллюзия, сформированная американскими фильмами, в основном.
– Можно про совсем маленьких? Как можно раньше диагностировать отклонение от нормы, если они не очевидны, те же микропоражения мозга?
– Если на первом году жизни невролог ставил какие-то диагнозы, неважно какие, то это нужно помнить. Ничего специального с этим делать не надо, просто запомнить, потому что это может сыграть в старшем дошкольном и младшем школьном возрасте.
– Что с этим делать?
– Слушайте, всё, что я могу сказать по этому поводу, написано в моей книге «Дети-тюфяки и дети-катастрофы».
– Как биолог, скажите, у кесарят всех такие есть поражения?
– Нет, конечно, не у всех, хотя наша медицина считает кесарят группой риска.
– А если гипо- и гипертонус при рождении ставили?
– Тоже ничего не значит. Надо знать, что оно было, но, как правило, в 19 случаях из 20 ничего не значит.
– Насколько может сильно повлиять на ребенка, если на него при оценке нормы и не нормы навешали какие-то ярлыки?
– Если у вас есть малейшая возможность пресечь навешивание на вашего ребенка любых ярлыков, включая «очень одаренный ребенок», пресекать всегда.
– Как? Если это делают родители на площадке, учитель в школе?
– По возможности. Вы же не 24 часа с ребенком, но если есть малейшая возможность это пресечь – это нужно сделать.
– Насколько нужно участвовать в играх ребенка дошкольного возраста?
– Насколько вам приятно.
– Если прямо хочется бесконечно с ним играть?
– Я рекомендую вам провести эксперимент: дайте себе волю, поиграйте с ним бесконечно. Когда вас затошнит, вы поймете.
– Вы говорили про игрушки из пластмассы. А как вы лично относитесь к конструктору «Лего»?
– Он такой сладенький.
– Скажите, есть какие-то маячки, что что-то очень явно забирает жизненные силы? Сейчас какая-то просто жуткая ситуация с суицидами у 18-летних. Где искать эти корни?
– Я думаю, это индивидуально. Сказать так: знаете, всё дело в том, что в 2,5 года границы не поставили… нет. Я думаю, что всё-таки это индивидуальные вещи. Но очень суицидные вещи – это, конечно, ранняя детская одаренность. Если вдруг тут это досталось, и вы начали в это играть, нужно, конечно, смотреть, смотреть и смотреть. Потому что, понимаете, он вернется обратно в норму. К концу подростковости, к 15, 16, 17, 18 годам. 17 лет прожил одаренным, а потом понял, или ему сказали: «Ты такой, как все, чего ты выкобениваешься?» И он сам видит, что он такой, как все, он не может ничего другого – это, конечно, ужас. В это лучше не играть совсем.
Катерина Вадимовна Мурашова
Практикующий детский и семейный психолог с более чем 15-летним опытом работы. Детский писатель.
Автор многих известных книг, среди которых: «Ваш непонятный ребенок», «Любить или воспитывать?», «Все мы родом из детства», «Что делать, если в семье растет гипо- или гиперактивный ребенок»
http://www.pravmir.ru/rano-pozdno-vovremya-norma-i-ne-norma-v-razvitii-rebenka/
