Автобус неслучайных людей: 24 часа на добро

Священник Константин Камышанов.

Стыдно от того, что Бог щедр, а ты скуп

«Пост-то твой не настоящий», – скажет Христос на Страшном Суде. Что толку от твоей колбасы и чтения мантр? Скажет такие слова Бог, и что ответишь? Молитва от мантры отличается тем, что настоящая молитва – это слияние с Богом и уподобление Богу в мыслях и чувствах. А пост от голодовки отличается уподоблением Богу в делах.

Всегда скажешь себе на Пасху: «Недопостился». Радость Пасхи всегда как-то избыточна своей щедростью по отношению к твоей малой жертве поста.

Стыдно от того, что Бог щедр, а ты скуп.

Постом всегда думаешь о том, какой же подарок принести Богу на праздник? Какое бы доброе дело сделать? А дело и не находится. Все по мелочи – еда да чтение правила.

Православная жизнь солидных людей

На Масляную неделю попал в поместье к миллионерам на заговенье. Миллионеры все бородатые и православные. На Афон на своих самолетах летают. Постятся заморскими морскими гадами, все пророчества знают, и старец у них самый главный – афонский старец Ефрем. Солидным людям – солидная православная жизнь. Тут им слушать некого. Они все сами знают.

Сели богатые братья и стали про афонские и про банковские дела толковать. Мне не интересно. Что мне до православных капиталов? Взял бокал вина и сел рядом с одиноким бородатым бизнесменом. Он вышел из беседы, молчит и смотрит в огромное ночное окно огромного дома.

Он молчит, и я молчу. Тихо пьем красное вино и смотрим в черноту мартовской ночи.

Вдруг бородачи расшумелись и стали песню петь про то, что «не для меня придет Пасха», и про казаков, что выгнали на Терек 40 тысяч лошадей. И показалось мне это фальшивым.

Какой Терек? Придет война, сами первые убегут за границу.

Вот и говорю моему созерцателю:

– Мы, русские христиане, думали, что вот, возьмемся все вместе и изменим эту страну. Вы деньгами. Мы работой. Вы волей, мы умом. Нас много. Ни одна зловредная диаспора нам не помешает. «Разом нас богато». А вышло, что православные миллионеры – жулики. Живете в одно лицо, а Афон и кресты вам просто легализуют ваш бизнес в собственных глазах.

Он кивнул и согласился:

– Да. Есть такое.

А сзади подошел друг и говорит:

– У Сереги есть извинение. Он купил реанимобиль и подарил православной больнице. Он помогает автобусу «Милосердие».

– Что это за автобус?

– Обычная развалюха – ЛиАЗ. Он выезжает вечером и всю ночь собирает народ по вокзалам Москвы. Под утро братву кормят. Потом на санобработку. А кто хочет, тому билет домой покупают. Но из Москвы они уезжать не хотят. И Серега сам, бывает, катается с ними.

– Да, я, чтобы не сидеть дома на 8 марта, езжу с ними, – говорит Серега.

– А они знают, что ты их содержишь?

– Нет. Я как все. Молчу и помогаю. Никто меня там не знает.

– А ты возьми меня с собой!

– А поехали.

И испанское красное вино сразу показалось более терпким и ароматным.

Параллельная Москва со своим ночным дозором

Но Серега поехать не смог. Он дал телефон своего друга Аркадия Шатова. Отец Аркадий дал телефон ответственного священника. Священник – дьякона. Дьякон дал телефон Никиты Данова – бригадира смены этой мартовской ночи.

В Москве мартовские ночи очень стылые. Снега нет. Камень холодит. Ветер жгучий и сырой. В Москве в марте хуже всего. И я с трудом представлял, как мы будем ходить всю ночь по холодной столице.

Договорились, однако, и я поехал на поезде из Рязани в Москву бомжей валять. Взял карманных денег. Положил в рюкзак фонарик, таблетки, водку, нож, молитвослов и две солдатских эмалированных кружки. Мало ли что.

Приехал в одну Москву, а попал в другую. А я и не знал, что существует такая непохожая на ту, которую мы знаем, параллельная Москва со своим ночным дозором и невидимыми битвами и трагедиями.

Прошел насквозь Курский вокзал, попал в темный и тесный туннель, и вышел в серый короткий переулок. В нем кишела толпа пьяных и грязных людей. Прошел через их плотные ряды и позвонил в дверь офиса «Милосердия». На меня поглядели в телевизор и не пустили. Видно, приняли за бомжа, который притащился раньше времени.

Все, как обычно

Начало было хорошим, можно сказать, правильным.

Я стоял среди пьяной толпы и пытался изобразить физиономией своего среди своих. Щурил глаза на блатной манер и хмурил брови, до тех пор, пока в дверь не прошел человек, похожий на доктора, и не впустил меня внутрь.

Как обычно, их ни о чем не предупредили, и я свалился им как снег на голову.

Они позвонили отцу Аркадию Шатову. Он не взял трубку. Они позвонили ответственному священнику, и он тоже не взял трубку. Дьякон трубку взял, но ничего обо мне не знал. Они подумали-подумали и решили меня взять, потому что время было уже позднее и до Рязани было уже не добраться.

Слава Богу, что не отринул моей жертвы, как жертвы Каина.

Глянув на мой спецназовский наряд, они пожалели вещи и сказали:

– Переодевайся, а то вшей и заразы наберешься, – и дали толстые штаны, огромный синий ватник с надписью «Милосердие». Еще дали черную вязаную шапку и две резиновые рукавицы.

Мы перетаскали в автобус ящики с едой, одеждой и лекарствами и расселись по местам.

Как это – всадить нож в человека

Бомжи и алкоголики прильнули к автобусу и стали стучать в двери:

– Жрать дай!

Мы не дали. Никита сказал, что спасать мы будем только тех, кто будет при смерти. А таких всегда много. Эти не годятся. Они стоят на ногах и полны сил. Наши клиенты обычно лежат.

Громче всех стучал невысокий и трезвый парень:

– Помогите, меня зарезали!

Врач усмехнулся, но вышел:

– Покажь.

Он сказал, что на него напали здесь же, на Курском вокзале. Оставили паспорт, но отняли часы, телефон и деньги.

Парень задрал свитер, и на груди мы увидели две ножевых дырки. Еще один след от ножа был на спине. Раны оказались глубокие. Врач Юра перестал улыбаться, завел парня в автобус и перевязал, а затем хотел прогнать. Второй врач, Елена Адольфовна, просила пожалеть раненого парня и взять с собой.

Я попробовал представить, как это – всадить нож в человека, и не смог.

Пожалели и взяли. Толпа увидела, что берут, и сильнее стала стучать в двери:

– Жрать! Жрать!

Команда автобуса погрустнела и замолкла.

Неожиданно перед отправкой все резко встали и пропели «Отче наш», перекрестились и поехали.

В сосредоточенном молчании выехали по направлению к площади Курского вокзала.

Курский вокзал: на рожон не лезь

Мой любимый Курский вокзал. Сто раз я уезжал отсюда к себе на Кубань. Здесь впервые моя нога встала на московскую землю. Для меня здесь началась Москва. Это место стало почти родным. Здесь показалось, что я никуда не уезжал, а Москва – это всего лишь дальний микрорайон моего родного Армавира.

Я приехал сюда с отцовскими деньгами в поясе, в брюках клеш и с чемоданчиком, на который были наклеены переводные картинки молодых германских женщин. Это был такой прекрасный чемоданчик из темной кожи, с углами, обитыми стальными уголками.

Правда, Москва меня не ждала. Точнее, ждала, но не так, как я ожидал. Выйдя в Москве, я долго слонялся по привокзальной площади и не мог найти вход в метро. Заметив простофилю, ко мне подошел какой-то взрослый фраер с ножом и сказал:

– Отдавай.

Юг закалил быть всегда готовым к драке. Я улыбнулся, без подготовки звезданул ему по челюсти и побежал на ту сторону «кольца». Ушел от погони. Он не взял.

Было приятно начать трудную ночь с родного места. Но врач напомнил старое. Он сказал мне неудивительные слова:

– Ты пойдешь туда, к платформе электричек, к вон тем киоскам, вместе с Адольфовной. Ты ее береги. Там может кроме наших клиентов тусоваться шпана с ножами. Будь осторожен. На рожон не лезь. Милицию держи в поле зрения.

Мне приятно было охранять врача с прекрасным именем Елена и не менее прекрасным отчеством Адольфовна. Я шел и старался казаться выше и плечистей. Но никого между киосками не оказалось. Все было замусорено и сильно воняло. Людей нигде не было, и мы вернулись ни с чем.

Раненый парень заснул на автобусном кресле, обхватив себя руками и прислонившись лбом к холодному потному стеклу автобуса.

Павелецкий вокзал: гниющие пальцы и одноразовые перчатки

Мы привычно пошли к загаженным киоскам. Никого. Зашли в вокзал и увидели десятка два самых разномастных бомжей.

Напротив двери сидел какой-то деревенский парень и дремал. К нему подошла девица лет восемнадцати. Вся в черном, грязная и веселая. Она спросила у парня закурить.

Деревенщина уставился на нее и оторопел. Он смотрел и спросонья ничего не мог ни понять, ни сказать. Девушка прокрутилась на каблуках и неожиданно ударила его в нос. Парень упал на деревянную скамью, и из его носа брызнула кровь.

Врач сказал:

– Это не наши проблемы.

Чуть поодаль стояли два милиционера и равнодушно смотрели на боевую девчонку.

Девица размахнулась и ударила парня еще раз. Кровь брызнула веером во все стороны. Парень густо утерся кровяной кашей с соплями и откинулся назад. Дева размахнулась и ударила его в лицо каблуком, потом еще и еще.

– Будешь мне пялиться, козел!

Милиционеры, наконец, оторвали свои задницы от лавок и подошли к ней:

– Опять ты, шалава, тут безобразничаешь! Смотри у нас. Пошла отсюда, коза дурная!

– Она тут завсегдатай. Мы ее уже сажали. Опять пришла, – сказал милиционер врачам.

Волонтеры вздохнули и пошли искать бомжей.

Двоих я нашел на входе. Два старика сидели у колонн прямо на ледяных гранитных плитах. Они как-то легко согласились на помощь и вошли в здание вокзала.

– Докторша, глянь, ноги болят. Дай таблетку. Больно очень.

Они сняли ботинки и достали оттуда ноги. Весь носок был тяжело пропитан гноем. С ноги закапало.

Сняли носок и увидели гниющие пальцы.

– Это с их образом жизни обычное дело. Особенно у стариков, – сказала Елена Адольфовна, увидев меня рядом.

Я хотел сам промыть ему ноги, но Адольфовна не дала:

– Это моя работа.

Обработала, промыла, перевязала, дала кетотифен. Бомж огорчился.

– Понимаешь, братан, у нас другого нет.

– А шапка есть?

– Есть. И свитер есть, и куртка.

Мы с Никитой метнулись за одеждой и войлочной обувью.

Когда мы пришли, бомж улыбался Елене Адольфовне и говорил:

– Не, сестра, я не поеду. Судьба мне здесь. Я лучше на свободе сдохну. Спасибо, братаны! Никому я не нужен. И вам не нужен. Моя песня спета. Я на пороге смерти. Хочу умереть под звездами Москвы.

Перед выездом с милосердной базы, в самом начале пути, позвонил диспетчер и попросил приехать на Павелецкий вокзал побыстрее. Оказалось, что в «Милосердие» позвонила женщина и сказала:

– Я хочу повеситься. Я беременна. Спасите меня. Я у метро «Добрынинская».

Пошли вместе с Никитой искать беременную и никого не нашли. И то сказать, ехали три часа. Бог весть, что дальше произошло с ней. Вот и думай, на тебе этот грех или нет.

Когда вернулись к автобусу, услышали крик и побежали на него.

Команда автобуса стояла у задних дверей и все дружно манили какую-то визжащую качающуюся бабу. Баба была пьяна и жутко материлась. Елена Адольфовна манила ее как собачонку:

– Ну, Наташка, ну. Это я – Лена. Ты меня знаешь. Мы тебя никогда не обижали. Иди к нам.

– Вы падлы, вы предатели! Меня бьют. Меня убивают. Вы меня убьете!

Говорит, а сама шаг за шагом приближается к автобусу.

Манили минут пятнадцать. В голове уже звенело от крика и мата. Но приманили.

Пришла и заплакала. Лена осмотрела ей голову, протерли руки салфетками. Врач посветил ей на голову светодиодным фонариком, который почти не давал света, и остался доволен.

– Денег нет на батарейку, – сказал доктор, поймав мой взгляд.

Наташке дали куртку и ввели в автобус. Она всхлипнула и тут же заснула вместе с порезанным парнем.

Я снял тонкие резиновые перчатки и сунул их обратно в карман. Врачи остолбенели.

– Сколько раз ты надевал и прятал перчатки обратно?

– Четыре раза.

Врачи вытерли испарину со лбов.

– Запомни. Перчатки одноразовые. Их надо выбрасывать сразу после использования.

Белорусский вокзал: эпилептический припадок

Приехали около полуночи. Голова уже мутная и дурная.

На вокзале никого не нашли. И только таксист сказал:

– Там у церкви валяется парень. Хотите, возьмите его.

У стоянки такси, на брусчатке, на спине лежал худой невысокий парень затылком на льду. Врач испугался. Парень не был бомжом. На нем модное пальто. Тонкие черные усики. И приличная обувь.

Я приподнял его. Врач осмотрел и сказал:

– Эпилептический припадок на фоне алкогольного опьянения. Такое бывает с наркоманами, когда они в завязке.

Молодой человек неожиданно очнулся.

– Ой. И я врач. Я лежал и Богу молился, чтобы Он спас меня. Смотрите, у меня есть иконы.

И он достал из нагрудного кармана десятка два икон размером с календарик.

Мы его подняли и на руках внесли в автобус. В тепле парень пришел в себя.

– Меня ангелы спасли. Я медбрат на скорой помощи. Когда делать нечего, я молюсь этим иконам, всем по очереди. И Божья Матерь и Христос никогда не оставляют меня. Они сегодня спасли меня за то, что я и сам помогаю людям и люблю Бога.

Команда оторопела.

– Где ты живешь? – спросил врач.

– В 15 минутах езды отсюда.

Командир отряда, Никита, решил:

– Все равно никого нет. Отвезем его домой!

Привезли парня в его пятиэтажный дом. Поставили перед дверью, позвонили и хотели уйти незаметно. Но не успели.

Вышла мать и заорала:

– Опять идиотов-алкашей привел?

Нам это почему-то показалось лестным. Пришлось сказать:

– Мать, ты не ругайся. Мы тебе сына с того света достали. Если бы не мы, под утро у тебя не было бы сына.

– Мама, они меня в самом деле спасли. Я упал.

– Ты, сволочь, опять нажрался? – и она зарыдала. – Ты же знаешь, что для тебя это смерть!

– Мама, я выпил всего две рюмки коньяка, и вот… Я не думал, что так мало все равно опасно смешивать.

Мы добавили:

– Ну, плакать тут нечего. Сегодня у вашего сына второй день рождения. Надо радоваться.

И она улыбнулась и пустила сына в дом.

Мы тоже улыбнулись и дали матери немного денег. Парень нас расцеловал.

Ярославский вокзал: двое, не считая собаки

Я никогда не знал, что Москва бывает такой. Те же улицы, то же небо, но словно переключили пространство в другое измерение, и мы оказались по ту сторону матрицы.

Где вы, чистые и веселые московские студенты, где ухоженные и стройные дамы? Где изящные парни-клерки в тонких брюках и чистых кедах? Где степенные лощеные дядьки из банков? Где аромат тысяч кофеен и бутиков?

Это другая, грязная, больная и безнадежная Москва из страшного сна. Может быть, такой она будет, когда все воскреснут и улетят на небо, а внизу останется пустым этот серый ад.

И как только люди попадают в этот ад реального времени на постоянное место жительства, ума не приложу.

На трех вокзалах полно пестрой маргинальной публики: молодые таджики самого уголовного вида с молодыми таджичками, очень вольными и открытыми для дочерей Востока. Цыгане. Грязные опасные дети и масса спившихся расхристанных людей.

Ленинградский вокзал оказался чист, и мы пошли от него на платформы ярославских электричек. В дальнем темном углу послышался истошный мат и хрип.

Хрипел пьяный огромный мужик, укладывающийся спать прямо на асфальт. К нему ластилась огромная и мощная дворняжка и устраивалась ему под бочок. Мужика тянул за руки его приятель и орал:

– Сдохнешь, дурак, на этом асфальте.

Мы подошли молча. Приятель улегшегося человека, увидев нас, заорал, как черт, который увидал кузнеца Вакулу:

– Гады! Гады! Ненавижу! Чтоб вы все сдохли.

Елена Адольфовна, в силу особенной вежливости дамского звания и благородного происхождения, повела с ним тихую речь:

– А ты ведь был у нас? У тебя тогда была белая горячка. И мы сняли тебе приступ. По-моему, у тебя начинается новый приступ.

Он помолчал, вдруг посмотрел протрезвевшими глазами и сказал:

– Берите нас обоих.

Приятно, когда в такой беде у тебя есть друг. Его берут в приличное место, а он и друга не забыл.

Мы и без того хотели взять его приятеля, уже заснувшего на асфальте. Нахлобучили ему шапку на непокрытую голову и взяли под руки, но тут вмешалась эта огромная дворняга. Она сначала обозначила, что она на самом деле самая премилая собака. Прижала уши, наклонила голову и завиляла дружелюбно хвостом, но как только мы прикасались к рукам бомжа, она менялась, скалила зубы и начинала рычать. Как только мы останавливались, она снова наклоняла голову набок, кивала, крутила хвостом и просила ее извинить за то, что она спасает доброго человека.

Собака спасала друга. Видимо, это был хороший человек, раз у него в друзьях люди и звери. Однако пришлось оставить мужика на перроне на попечение одной собаки.

Неожиданно первый приятель взбеленился и понес околесицу:

– Фашисты, убийцы, отпустите меня. Вы ловите людей и убиваете!

Врач приказал хватать его и тащить в автобус. Схватили и потащили. Войдя в автобус, он вновь просветлел, расчесал манерную челочку и, брезгливо переступая через грязную публику, интеллигентно занял лучшее место и заснул.

Там мы набрали много народу.

Казанский вокзал: беременная девочка с гнилыми зубами

От толпы цыган отделилась девушка лет шестнадцати. Она подошла и попросила еды.

– Она беременна, на шестом месяце. И у нее сифилис, но она не хочет лечиться, – сказал мне тихо врач.

Елена Адольфовна очень трогательно собрала ей пакет с едой. Девушка засмеялась, обнажив гнилые зубы, и я подумал: а что будет с ее зубами в 40 лет? Ведь зубы даются нам один раз. Но потом подумал, что в сорок лет для нее это уже не будет проблемой.

Грязная полупьяная девочка ушла к галдящим цыганам, а мы все не могли тронуться с места.

Чувствительность для волонтера – недостаток. Волонтерство – жесткая вещь. Оно для очень сильных людей. И самое трудное: отсутствие благодарности, подозрение в корысти и месть.

Мы шли, оглушенные, по залам вокзала и искали наших клиентов. Громко спрашивали о том, кому нужна помощь. Никто не отзывался. Народ спал или томился в липкой духоте в мутном свете желтых ламп.

Неожиданно один пожилой татарин закричал:

– Там человек! Башка бинт. Совсем больной.

Мы пробрались между рядами, стукаясь коленками о коленки народа, к огромному мужику, голова которого была замотана окровавленным бинтом.

– Брат, ты кто?

– Я – белорус. Василий. Меня ударили сзади и пробили голову. Я не помню, кто мне замотал голову. Я тут второй день. Меня милиция жалеет и не выгоняет. Мне очень плохо. Ужасно болит голова.

Мы взяли его под руки и увели в наш автобус.

Покрутились еще немного по огромным залам Казанского вокзала, полюбовались на работу архитектора Щусева. Вдохнули дух вокзала. Запах вокзала – это смрад сосисок, угля и приторных ароматов туалета. Убедившись, что несчастных с виду нет, пошли прочь. На сегодня программа была окончена.

Просто, но нажористо

Мы прикатили на базу в четыре часа утра. Врачи санпропускника приходят в шесть. За это время нам нужно накормить наших клиентов, перемотать им руки и ноги, дать таблеток, намазать головы зеленкой и просто улыбнуться им.

Автобус разделен на две части стальной перегородкой с окошком. В маленькой кабине за спиной водителя сидит команда волонтеров с мешками и лекарствами. Остальной салон заполнен несчастными попутчиками.

Мы заварили лапшу в одноразовых пластиковых тарелках. В каждую тарелку добавили почти банку тушенки. Ввиду поста сами тушенку есть не стали и проглотили голую лапшу с горячей подливой. Пассажирам выдали хлеб, печенье и масло.

Водитель сказал:

– Просто, но нажористо. Порция солдата.

Никита и серб с отрезанными ногами

Всю ночь мы молчали, и вот он спросил о том, кто я. А я ответил:

– Родом казак. Профессия – архитектор. Живу в Рязани. Сюда меня спроворил спонсор автобуса. Сам – верующий. Хотел провести добром хоть одну ночь поста. А ты как попал сюда?

Однажды они на этом автобусе выловили человека, у которого оказались отрезанными ноги. Этим человеком оказался бездомный серб! Настоящий серб из Сербии. Стали звонить на его Родину. Там ему никто не рад. И пусть бы он умирал в этой Москве. Но пожалел его племянник. Он без радости решил принять его и спасти. Просто выполнить долг.

Руководство волонтеров выделило деньги на серба и бригадира Никиту Данова, который повез серба в коляске.

Доставили человека к родне. Там его приняли, пожали руку, и Никита целый день, до самолета, бродил по Белграду. Ходил в собор Саввы Сербского, смотрел на заграницу. И так как у него никогда не было и, очевидно, не будет денег, это был один из его лучших дней, да еще и за границей, да еще и в виде благодарности от Бога за волонтерство.

Врач Сергей Юрьевич и общая школа

Сергей услыхал про то, что я из казаков, и заинтересовался:

– А ты откуда?

– С Кубани.

– А там откуда?

– Из Армавира.

– А ты какого года?

– 60-го.

– Так. А в какой школе ты учился?

– В первой.

– Братан!!! Я учился вместе с тобой. Я с 59-го. Мы с тобой бегали по одним коридорам и толкались в вышибалы на одном дворе! А помнишь учителя физики Баргата Артемыча и то, как он поставил своему сыну двойку на выпускном экзамене? Ты встречаешься с одноклассниками?

– Нет. Мне школа в последние годы стала испытанием. Учился я легко. Дрался нормально. А вот друзья продали в трудную минуту, и не идут туда ноги.

– Ты уж прости, брат, я скажу хуже. Мой отец был военным. И мы попали на юг из Сибири. И ты знаешь, что я вынес из Армавира и из этой школы? Убежденность в том, что более подлых людей, и даже девочек, я более нигде и никогда не встречал.

– Ну, мы-то с тобой все же из этой школы, из этого Армавира, сидим в этом автобусе, а москвичи спят. Не все так плохо. Может быть, в эту ночь еще два армавирца где-то служат людям в нашей Москве и тоже сейчас пьют чай и думают о весне на юге.

Водитель из Пятницы

На чай к нам из кабины перевесился водитель. Подув на кипяток, он сказал свое слово:

– Я тоже рязанец. Да что там, почти у каждого москвича или родня, или предки в Рязани. А ты не был в селе Пятница?

О, вы не знаете села Пятницы. Там каждый второй настоятель становится или святым, или праведником. Там сложился особенный мир ласкового, веселого русского благочестия.

Предпоследним там служил исповедник, любимец народа Петр Великодворский. Он прошел лагеря и остался чист и великодушен. По всем нашим селам жива память о чудесном священнике. Ему на смену пришел не меньший подвижник отец Анатолий, которого слушала суровая Сибирь, Австралия и Москва. Он мог сделать то, что не могли сделать иные монастыри – исправить человека.

В 90-х годах вышел сборник лучших работ иконописцев. В этом ряду была и наша Пятница, с царскими вратами отца Зинона и местными иконами Саши Соколова. Село Пятница – великое село. Там ложатся в землю владыки, чающие в Пятнице встретить Христа в Судный день.

И я понял. В этом автобусе случайных людей не было. Мир тесен. Оказалось, что все мы связаны одной памятью, одним духом, одними друзьями и одной верой, сделавшей нас большой семьей.

А Елена Адольфовна просто улыбалась

Одна только Елена Адольфовна молча пила чай и благосклонно улыбалась. Что ей по благородству, в общем-то, и положено.

– Елена Адольфовна, халва моего сердца, – начал врач, а Елена замахнулась на него свободной рукой, – скажи, чему ты улыбаешься?

– Я вчера была одна на дежурстве, подняла с земли грузного мужика и сорвала спину. И сейчас отпустило. И я рада, что не болит.

В шесть пришли санитары. Бомжей раздели и повели в душ. Одежду отправили на пропарку в автоклав. Врач осмотрел головы, поискал вшей и раны. Все обработали и через час рассадили у диспетчера. Диспетчер стал спрашивать народ о том, кто хочет поехать домой или найти работу. Работать никто не хотел. Из Москвы тоже никто не захотел уезжать, кроме белоруса.

Куда-то позвонили и нашли денег ему на билет. Белорус в самом деле оказался славным дядькой.

Бомжи стали расходиться кто куда, щурясь на утреннее солнце, а мы с Никитой пошли мыть автобус хлоркой.

Никита проникся ко мне уважением и хотел, чтобы я помыл чистое волонтерское отделение и не совался в смрад бомжового. Но я упросил дать мне довести ночь поста до логического конца.

Задние сидения были захлестаны рвотой, но у меня была пара новых перчаток, и все прошло прекрасно. Автобус совершенно перестал вонять и в нем воцарились ароматы обычного городского автобуса. Я бы еще и стекла вымыл, но бюджет «Милосердия» не позволял закупить нужное средство.

В полдень я приехал в Рязань, выпил наливки и проспал до вечера как убитый. Потом позвонил миллионеру Сереге и сказал:

– Прости, что беспокою. Никогда бы не стал просить за себя. Прошу за врача автобуса «Милосердие». Она была на смене одна. Ворочала бомжей и сорвала спину. Помоги ей. Полечи ее.

– Полечим. Пусть звонит.

Елену Адольфовну положили в Первую Градскую больницу. Через две недели она была здорова.

Хорошо, что есть на свете хорошие люди! Серега, Сергей Юрьевич, Никита, Елена Адольфовна и безвестный водитель.

Когда мы спим, они чинят столпы этого мира, и мир еще стоит. И приходит весна и Пасха.

Бытие 18:23-32:

И подошел Авраам и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым (и с праведником будет то же, что с нечестивым)?

Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? неужели Ты погубишь, и не пощадишь (всего) места сего ради пятидесяти праведников, (если они находятся) в нем?

Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?

Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу (весь город и) все место сие.

Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников недостанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?

Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять.

Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, найдется там сорок?

Он сказал: не сделаю того и ради сорока.

И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдется там тридцать?

Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать.

Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать?

Он сказал: не истреблю ради двадцати.

Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять?

Он сказал: не истреблю ради десяти.

И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом; Авраам же возвратился в свое место.

Четырех праведников в Москве я знаю.

P.S. Тогда я еще не был священником. После этой ночи что-то изменилось во мне и моем отношении к Богу. И я почувствовал, что Бог изменил отношение ко мне.

http://www.pravmir.ru/avtobus-nesluchaynyih-lyudey-24-chasa-na-dobro/